— Троицкий, уступите место Юрию Александровичу, — мягко попросила помощница режиссера.
Троицкий встал, с трудом добравшись до свободного стула. Он будто оглох!
— В перерыве иди к директору, — шепнула Артемьева.
Юрий Александрович поначалу робко, но затем все смелее и смелее закатывал глаза и нежным голоском (он оказался у него сладким, как у лирического тенора) напевал что-то своей партнерше. Всё встало на свои места. Репетиция покатилась по раз и навсегда проторенному руслу…
В перерыве Артемьева повторила Троицкому: — Иди к директору. Он хоть и не очень любит вмешиваться, но… Ты молодой специалист, приехал в свой первый театр. Назначить другого актера в первый состав они могут, но не дать тебе сыграть во втором — нет.
— Не имеют права. Я же не отказался от роли, кто мне может…
— Иди — дружески подтолкнула его Артемьева, — и будь настойчив, пока тебе не всучили что-нибудь другое в этой же пьесе. А там производственная необходимость…
На мгновение взгляд Троицкого вырвался из паркетной решетки натертого до блеска пола и уперся в сползший на колени живот Книги. Всё поплыло и задвигалось перед ним.
Директор сидел за столом, подперев подбородок кулаками, и смотрел в окно. Заметив Троицкого, он вздрогнул и тотчас же выпрямился.
— Вы ко мне?
— Да.
— Садитесь, — кивнул директор. — Вам выдали подъемные? — поинтересовался он, уже готовый тут же звонить в бухгалтерию.
— Да, Игнатий Львович, спасибо, — поблагодарил Троицкий.
— А билет вам оплатили?
— Да. Но…
Троицкий даже привстал в кресле от нетерпения.
— Комнату получите, как только у нас что-нибудь освободится. Еще не все актеры уехали. Мы… понимаете, не можем их выставить на улицу. А через месяц театр должен получить несколько квартир… Я лично этим занимаюсь, так что… Мы о вас помним.
— Я, собственно, к вам по…
— Минуточку.
Он обезоруживающе улыбнулся, и поднял трубку. Звонил междугородный.
— Ждем, ждем, — быстро бросал он в трубку слова, — как же, готово. Конечно, сделаем… приступил, приступили…
Игнатий Львович не прижимал трубку к уху, а держал её на расстоянии, мучительно прислушиваясь к дребезжанию мембраны. Его лицо выражало болезненное напряжение. Он бросал в трубку слова, как в бездонную шахту, и тотчас же шарахался от неё. Бросит слово и отшатнется. Опасливо приблизится ухом, когда в трубке заговорят тише, и тут же качнется в сторону, потому что там кто-то повысил голос.
Закончив разговор, Игнатий Львович бережно опустил трубку на рычаг и снова повернулся к Троицкому с вежливой улыбкой, означавшей: «Так-с, молодой человек, вы ко мне?»