Троицкий подошел к зеркалу: постарел, погрузнел, начесывал на макушку волосы. Он раздумывал, спрашивая: ему хочется её видеть? Было любопытно, но и страшно, тоскливо. Спектакль, в котором он играл, показался ему старым и провинциальным, будто работал он не в петербургском театре, а в каком-то задрыщенском. «Стоило так шуметь когда-то», — подумает Инна, увидев его на сцене.
Троицкий вдруг оттолкнул от себя стул. «Неврастеник, всё у тебя хорошо. Ты успешный, востребованный, обеспеченный артист. Тебя узнают, ты нравишься публике. Тебя продолжают снимать в кино, даже предлагают стать лицом какого-то „Страха“ (Спустившись в фойе, он заглянул в зал, в буфет.), твое фото мелькает на светских тусовках»…
Стройная немолодая женщина расплачивалась у буфетной стойки. Её фигура в зеленом вязаном платье была видна ему со спины. Она присела за стол, с торопливой предосторожностью поставив чашечку с кофе, и взглянула в его сторону. Лицо усталое, волосы крашеные, губы еще красивые, зелёные глаза — их выражение неуловимое: и смотрят они на тебя, и не видят, и погружаешься в них взглядом, и промахиваешься мимо.
Собравшись с духом, Троицкий двинулся к ней, улыбаясь и приглаживая слегка поредевшие светло-русые волосы. Инна взволнованно смотрела на него всё теми же опойными глазами, блестевшими издали, будто в них стояли слезы.
— Ты меня не узнала?
— Здравствуйте, Сережа.
— А мне показалось — не узнала. Я сильно изменился?
На её скованном улыбкой лице чуть приподнялась бровь.
— Что тогда говорить обо мне?
Она скользнула рукой по туго стянутым волосам, собранным на затылке в пучок, и усмехнулась. Всё в ней было как обычно, но морщинки на лице стали глубже, движения сделались плавными, степенными.
— Я вас поздравляю, Сережа, вы в таком театре работаете. И звание у вас. — И предупреждая его вопрос: — А я так и не получила. Ничего у меня с этим не вышло, но я не тужу.
— Инна…
— Я здесь в командировке. Детей у нас нет. Так что могу себе позволить. Я теперь живу далеко. Нам пришлось уехать из Н-ска, сам понимаешь… Дима боится теперь длительных поездок, так что езжу одна…
Она опять говорила ему «ты», как много лет назад, и это было приятно.
— Я не жалею, что мы уехали. Ни о чем не жалею. Только, когда смотрю хороший спектакль — сердце болит, сыграть в нём хочется.
Она допила кофе и они вернулись в фойе.
— Ну, а ты доволен?
— Вполне. Работы много. Есть интересная.
Усевшись на кушетку, Инна по привычке уперлась в пол каблучком и машинально повертывала носком влево-вправо. Туфли на ней были легкие, с тонкими ремешками. «Еще каблук сломает», — подумал Троицкий, глядя, как Инна ввинчивает его в пол.