Так думали в те годы все русские люди, и удачливые, жившие в роскошных домах, и те, кто подобно мне шел по улице в поисках так называемой "жилплощади".
Мы с Птицыным тут же забыли бы о нашем разговоре, но его пришлось вспомнить очень скоро -- через несколько дней. Дело в том, что другой мой давний друг, Удинцев Борис Дмитриевич, зашел к маме и сказал, что он был по делам у писателя Пришвина и тот ищет себе сотрудника по изучению и приведению в порядок многолетних его дневников. Он ищет человека, которому можно довериться в наше время. Мой друг рекомендовал меня.
-- Пришвин...-- стала вспоминать я. И тут у меня перед глазами возник затрепанный томик, принесенный мне как-то в Сибири мужем: вспомнился олень с человеческими глазами... камень-сердце, дрожащий от морского прибоя на берегу океана, как живое человеческое сердце, белое облако на небе, похожее на лебединую грудь... Больше я ничего не знала об этом человеке.
-- А какой он? -- спросила я.
-- Годами почти старик, но очень бодрый, я бы сказал -- моложавый человек. Он не похож ни на кого, интересный, но непонятный.
-- А где он живет, этот Пришвин?
-- В доме писателей, напротив Третьяковской галереи,-- ответил мне мой друг.-- Я дамзнать, когда Пришвин позовет вас для переговоров.
Шли дни, недели. Пришвин молчал, молчал и мой друг. Было ясно, что интересная работа прошла мимо меня. Дневник писателя объясняет причину молчанья. Записи в нем, как и всякая поэзия, не поддаются пересказу. Говоря же прозой -- в душе писателя и в доме его происходила в эти дни короткая по его словам "репетиция" драмы, в которой судьбе будет угодно наделить меня главной ролью.
Если б знать, решилась ли бы я пойти навстречу такой "судьбе"? Так спрашиваю я себя сейчас и, но совести, не могу прямо ответить.
Хорошо, что будущее скрыто от нас, иначе мымалодушноне раз отступали бы перед главным делом своей жизни.
1940
"1 января. Собрались кое-кто из немногих друзей, приехала жена, дети. Каждый год Лева4 приносит маленькую кумирню, вывезенную им из Бухары, и жжет в ней арчу -- кусочек душистого дерева. Пока щепочка сгорает, каждый из нас должен загадать про себя "новогодние" желания.
Мгновенно пронеслось во мне через все годы одно-единственное желание прихода друга, которого отчасти я получил в своем читателе. Страстная жажда такого друга сопровождалась по временам приступами такой отчаянной тоски, что я выходил на улицу совсем как пьяный, в этом состоянии меня тянуло нечаянно броситься под трамвай. В лесу во время приступа спешил с охоты домой, чтобы отстранить от себя искушение близости ружья. Нередко, как магическое слово, заговор против охватывающей меня не своей воли, я вслух произносил неведомому другу: "Приди!", и обыкновенно на время мне становилось легче, инекоторый срок мог пользоваться сознательной волей, чтобы отстранить от себя искушение.