Адъютант бросился выполнять приказание. Мрачные мысли одолевали генерала. Наверху гремел бой, дрожала земля. «Ну, а что, если в эту яму — прямое попадание снаряда или мины?» Он, боевой, заслуженный генерал, прусский аристократ, сидит в помойной яме в Сталинграде. Неподалеку разорвался снаряд, затрещали доски. Мильдер, не помня себя, выскочил наружу и упал на дно хода сообщения вниз лицом.
«Еще бы чуть ближе, и… гибель». По телу поползли холодные мурашки. Умереть, когда он со своим корпусом первым ворвался в Сталинград, крайне нелепо. Чутье подсказывало ему: «Надо быть осторожней». Он услышал близко разговор. Возле него стояли Кранцбюллер и Вельтэ.
Мильдер поднялся, отряхнул мундир и так взглянул на Кранцбюллера, что у того все оборвалось внутри, слова застряли в горле, и он заговорил хриплым голосом:
— Господин генерал, найдено блестящее помещение… В подвале многоэтажного дома…
— Ну и вы до сих пор раздумываете? Ждете моих указаний, господин подполковник?
— Нет, господин генерал, но там в подвале прячется местное население…
— Кто такие?
— Женщины с детьми, старики…
— И вы не знаете, что вам делать?
— Знаю, господин генерал. Мы выбросили их оттуда.
— Ну так что дальше? Почему вы медлите с оборудованием моего командного пункта?
— Я отдал распоряжение. Его уже оборудуют. Через час вы можете его занять. Но в одном из отсеков подвала лежит больная женщина с двумя детьми.
— Какие это еще больные на моем командном пункте?
— Мы требовали, угрожали, но она наотрез отказалась подчиниться коменданту командного пункта.
— Стыдно, господин подполковник… В сталинградском аду гибнут тысячи лучших сынов великой Германии — цвет нашей армии. А вы, вы не знаете, как вам быть?
— Разрешите, господин генерал? Я отдам распоряжение коменданту убрать их.
Вскоре в глухом подвале раздались автоматные очереди…
И ровно через час, минута в минуту, Мильдер переступил порог своего нового командного пункта. Цементные полы его были застланы коврами, на столе — полевые телефоны да походная койка и стул — вот и вся обстановка его нового кабинета.
Генерал остался доволен, к нему стало возвращаться душевное равновесие, но сам себе он сказал твердо: «И все же Кранцбюллера я отдам под суд, как только мы окончательно очистим Сталинград от русских войск».
…В течение недели танковый корпус Мильдера находился в тяжелом критическом положении на берегу Волги. В своем дневнике генерал озаглавил страницу: «Между молотом и наковальней». И, кроме заголовка, как ни пытался, не мог, написать ни слова.