— Помню, как ее к нам в дивизию служить прислали, — сказала Аленцова. — Несколько дней побыла, и ранило ее, бедняжку.
И она рассказала, как Марина жила у нее, как она возила ее в армейский госпиталь.
— А мы с Мариной в одном перевалочном госпитале работали, — сказала Наташа. — Дайте мне адрес, я непременно ей напишу.
— Ох, как я соскучилась по ней! — сказала Татьяна Ивановна. — Но разве удастся увидеться, и тем более сейчас.
После ужина Беларева, Аленцова и Наташа направились к раненым. Подходя к подвалу, они услышали песню. «Неужели это поют раненые?» Посредине подвала на табуретке стоял старенький патефон. Заезженная пластинка шипела, как масло на сковородке. И раненые вполголоса охрипшими и грубыми голосами пели о грозном казацком атамане Степане Разине, о могучей русской реке Волге.
Волга, Волга, мать родная,
Волга — русская река…
Глядя в суровые, полные решимости лица поющих, Аленцова, впервые за последние дни неудач, пережитых здесь в Сталинграде, вдруг ощутила полную уверенность в том, что немцам не сломить упорства наших войск, обороняющихся в городе, и никогда не форсировать Волги. Она была и будет во веки веков испокон русской рекой, красой и гордостью народа.
Песня смолкла. Короткую тишину нарушил грохот разрывов.
— Ну, товарищи, — обратилась Беларева, — надо торопиться с эвакуацией. Каждый из вас знает, кому что делать… Я сейчас вызову машину.
Вскоре пришла старенькая полуторка. На ней стали перевозить раненых на берег.
В отвесной стене берега было искусно сделано углубление. В него были запрятаны две рыбацкие лодки. Аленцова, Беларева и Наташа при помощи санитаров-красноармейцев пожилого возраста в течение ночи переправляли на лодках раненых на левый берег Волги.
Приближалось утро… Лодка уверенно скользила по спокойной розоватой глади реки. На блекло-голубом утреннем небе у края горизонта занимался в зоревом пожаре новый день. Аленцова сидела на корме лодки и с беспокойством всматривалась в суровые лица раненых. «Да!.. После стольких мучений, перенесенных ими там, в Сталинграде, все они сейчас жаждут поскорее переправиться на левый берег, благополучно добраться до госпиталя, избавиться от изнуряющей боли, разыскать родных, дать о себе весточку, что остались в живых». У ног ее лежал заросший, бородатый, с угловатыми чертами лица пожилой боец. Он закусил губу и, закидывая голову, тяжело вздыхал.
— Болит? — глядя на раненую руку и ногу, спросила Аленцова.
— Болит, красавица… Душа болят. Будто огнем ее жгут. — Он кивнул головой на горящий и грохочущий город.
— Им-то, сестренка, тяжельше, чем нам. Теперь мы не солдаты, а все одно за Россию в ответе…