– Вероятно, это поможет нашему продвижению, Фрэнк. Не то чтобы я много думала об этом… – она попыталась скрыть свой энтузиазм под иронией, – об этой имитации масла. Уж в своем-то доме я такого не допущу.
– Правда, идея весьма умная – и недорого обойдется. – Он не мог привести более отчетливых аргументов в ее пользу. – Да и Леннокс довольно ловок. Полагаю, я смогу продавать это для него. – Фрэнк зевнул. – Хотелось бы умереть богатым, если меня прежде не вздернут. А ведь может получиться и то и другое. Последняя речь миллионера на скамье подсудимых: «Дорогие, возлюбленные собратья, я невинный человек. Единственное мое прегрешение в том, что я сорвал с себя освященные наплечники».
Он погрузился в молчание, глядя в окно на побережье. Туда отправилась Нетта, чтобы привести Питера домой и уложить спать. Происходил последний акт ежевечерней пантомимы: Нетта в сердцах загоняла неслуха в ворота.
По галечной дорожке дробно застучали маленькие ноги. Люси вышла из комнаты, унося нагруженный посудой поднос. Мур сидел не шевелясь. Он пожелал спокойной ночи сыну, вбежавшему с возбужденным потным лицом, потом стал ждать. Казалось, он всегда ждет чего-то – немного нервно, немного мрачно, словно в предчувствии какого-то несчастья, которое однажды его настигнет. Эта склонность Фрэнка иногда заставляла жену недоуменно качать головой. Ей, женщине подвижной и деятельной, было чуждо его мироощущение. Часто Люси хотелось, чтобы он не был таким вялым, таким безразличным к мелочам, из которых состоит жизнь. В самом деле, не приходилось сомневаться в том, что лень родилась раньше слабохарактерного Мура, вдобавок у него часто менялось настроение, он на многие вещи смотрел скептически, – словом, Мур был чудаком, но чудаком, не лишенным талантов. Например, он мог очистить кожуру с яблока одной длинной лентой не толще облатки, вырезал прекрасные свистульки из ивовых веток, находил на побережье Ардмора мидии и жарил их, на зависть какому-нибудь отшельнику. Фрэнк виртуозно управлялся с зубочисткой, гоняя перышко во рту с видом человека, созерцающего саму вечность. А временами он совершенно неподражаемо шутил. Когда люди, как это часто бывало, высказывались на счет его великолепных зубов, он серьезно говорил: «Это потому, что в юности я чистил их репой». Или опять же, кто, кроме Мура, в компании жены, одетой в лучшее воскресное платье, мог остановиться неподалеку от собственного особняка и без тени юмора спросить у старого Боуи дорогу к себе домой?
– Извините, мистер Боуи, – почтительно, без улыбки обратился к старику Мур, – не покажете ли, где живет мистер Мур?