Была произнесена молитва, потом все уселись за длинный узкий стол в ряд, спиной к стене. Все, кроме Люси. Она стояла со спокойным лицом, устремив глаза на Мари-Эммануэль и скрывая внутреннее смятение ценой неимоверного нервного напряжения. Она соберет всю свою волю и ни за что не покажет, насколько мучительно для нее это искупление.
И вот наставница сделала ей знак. Люси медленно вышла вперед, чтобы принести свои извинения – Мари-Эммануэль или Господу?
Чувство юмора ей изменило, или она рассмеялась бы. Да, она наверняка рассмеялась бы, увидев себя на коленях, целующую башмаки двадцати женщин. Ну и сцена: она встает на колени, кланяется почти в пол, поднимается, делает шаг вперед, снова опускается, тянется губами вниз, целует башмаки. Часто девочкой она играла в детскую игру, пела песенку: «На колени встань, землю поцелуй, землю поцелуй! На колени встань, землю поцелуй, моя прекрасная леди!»
Что ж, надо быть как малое дитя – так сказала однажды Жозефина. «Игрушка в руках Иисуса!» А почему бы и нет? Хотя смотря какие башмаки перед ней… Большие и маленькие, гладкие и растрескавшиеся, одни – с прюнелевым верхом и синими эластичными боковинами, другие – залатанные и зашитые руками сестры-сапожницы, третьи нелепо перекошены из-за шишки на косточке большого пальца, четвертые воняют потными ногами, но все – все целомудренно сдвинуты вместе, прикрыты черным подолом, готовы к прикосновению ее губ. Если бы сейчас ее увидел Фрэнк – он с любовью целовал эти губы, – или Питер, или даже Эдвард, который в этот момент может разгуливать по площадке для гольфа либо смаковать сладкое мясо, приговаривая: «Восхитительно!» – что они подумали бы про нее? Они могли бы посмеяться – это так смешно, когда женщина средних лет ползает на коленях по полу, засовывает голову под стол, стукается лбом, целует чьи-то башмаки! Может быть, Иисус тоже смеется над ее муками. Он умер ради нее, и поэтому она по приказу Мари-Эммануэль должна унижаться ради Него.
Наконец все было кончено. С трудом поднявшись на ноги, Люси прошла в центр трапезной и опустилась на колени спиной к столу. Потом раскинула руки в стороны – крестом, как от нее требовали, держа спину прямо и откинув голову. Теперь, в этом состоянии души и тела, она должна была предаться молитве. Но могла ли она молиться? Позади раздавался приглушенный шум начавшейся трапезы – там двигали тарелки, тихо звенели вилками, поскрипывало кресло Мари-Эммануэль, шуршала одежда сестры, прислуживающей за столом. И все это время Люси стояла на коленях с раскинутыми в стороны руками, дрожа при мысли об этом нелепом тиранстве, отравляющем и озлобляющем ее душу. А она должна была молиться!