Красные стрелы (Шутов) - страница 15

7

И вот я снова дома. Смотрю на десяток убогих избушек, на каменную усадьбу, несколько хозяйственных помещений, составляющих селение, и думаю: какой насмешник окрестил его громким, звучным именем Дворец?

Новая жизнь докатилась и сюда. Люди часто собираются на митинги, собрания. Те, кого я знал раньше как «темных», необразованных, стали активными, боевыми. Дети учатся. Пожилые мужчины и женщины тоже зубрят алфавит.

Шесть парней было отправлено из Дворца на русско-германскую войну. Вернулся только Юрий Метельский. Теперь он обучает подростков стрельбе.

Каждый из односельчан считал своим долгом навестить меня. Я еще не здоров, больше лежу. Когда заходят очередные гости, ищу глазами Любашу. Но ее все нет.

Позже мать объяснила:

— Стесняется, вот и не идет.

— Как стесняется? Почему?

— Да так. Радкевич снюхался с кулаком Маричем. Вместе в лес подались, бандитами стали. Кто за Советскую власть, тех убивают. Марич у них главный, Радкевич и старший сын его, Ленька, вроде помощники… А остальные братья Любаши в Красной гвардии. Михаил под Бобруйском погиб, Александр ранен.

«Как все перемешалось, — подумал я. — Отец против сыновей идет».

Мать продолжала сыпать соль на мою рану:

— Петро запретил Любаше бывать в Городище у большевиков. Грозился задушить, если ослушается.

Я стиснул зубы, встал, взял палку и направился к двери.

— Куда? — испугалась мать. — Лежи, слаб ты еще.

Я ничего не ответил. Хлопнул дверью.

Мороз стоял сильный. Гулко трещал лед на реке, потрескивали деревья. На западе опускалось к горизонту красное, холодное солнце. На березовой арке у входа в усадьбу лениво шевелилось на ветру покрытое толстым слоем инея Красное знамя. Мне было известно, что принесла его из Бобруйска Любаша.

Анисья Степановна открыла дверь и, испуганная, застыла на пороге.

— Любаша дома?

Она отрицательно покачала головой.

— Где же?

— Не знаю.

Мы стояли в сенях. Из хаты послышались сдержанный говор, тихий звон посуды, бульканье.

— У вас гости?

Анисья Степановна нервно передернула плечами, быстро замотала головой.

«Петро пришел. И не один», — мелькнула у меня мысль. Действительно, послышался пьяный голос Радкевича:

— Анют-а-а, чего застряла?

Анисья Степановна приложила палец к губам:

— Уходи, Степа, скорее. Они убьют тебя…

Мне стало не по себе. Сердце неприятно защемило. Надо бы бежать, но постеснялся.

— Уходи…

Договорить она не успела. Открылась дверь, и на пороге показался Радкевич. Его помутневшие глаза округлились:

— Здравствуй, Степан. Заходи, комиссар, гостем будешь.

— Отвяжись от него, треклятый, — обругала Петра жена. — А ты, Степа, иди домой. Любаша в Бобруйск уехала.