— Мир тебе, добрый человек, — приветливо улыбнулся монах. — Не позволишь разделить трапезу, а то и крошки не осталось?
— Присаживайтесь, — кивнул я. — Но у меня только хлеб, вино.
— Благословенная пища!
— Да, вам, святой отец, к этому, наверно, не привыкать, — я слегка усмехнулся, разглядывая его круглую физиономию, полные щеки и шею.
Но он лишь кротко улыбнулся и присел рядом. Я бросил взгляд на его спутника, а тот и не шелохнулся. Монах вопрос понял.
— Да у дороги подобрал. Смотрю, стоит, молчит, не отзывается, опутанный весь с головы. Что с ним делать, и не знаю, — он вздохнул. — Не бросать же — пропадет, даже есть сам толком не может, с рук кормлю. Божий человек, одним словом.
Монах с жалостью взглянул на него и, бережно потянув, принялся усаживать. Затем, пробормотав под нос коротенькую молитву, в несколько фраз, он осторожно разломил хлеб и протянул больший кусок спутнику.
— Возьми, — ласково произнес монах, — ешь.
Тот медленным, заторможенным движением, рассыпая волосы по плечам, поднял голову и вновь замер. Я вздрогнул, пораженный застывшим, ничего не выражающим взглядом больших темных глаз, поддернутых пеленой безумия.
— Возьми, ешь, — повторил монах, настойчиво протягивая ломоть, — Бери!
И уже ко мне:
— Ежели повторить не раз, иногда понимает и сам есть может.
Но в этот раз не понимал. Тупо уставившись в точку, он неподвижно сидел на траве, а я неотрывно, со смешанным чувством смотрел на несчастного — в глаза с бессмысленным взглядом, на плотно сомкнутые губы, вялые, бессильно опущенные руки и босые ноги. И потер лоб. Боже, как это страшно — потерять разум, утерять душу, свое «я». Это даже страшней, чем просто умереть…
— Возьми, это хлеб… — монах не терял надежды, — а это вино. Хлеб и вино…
И тут случилось непонятное: я увидел, как при последних словах по замершему телу безумца пробежала почти незаметная дрожь. И на миг показалось, что глаза прояснились, а по губам что-то скользнуло — гримаса, улыбка ли, то ли просто усмешка. Но это было только мгновение — или показалось? К еде он так и не притронулся.
…Поев и отложив кусок спутника, монах умиротворенно вздохнул и с благодарностью улыбнулся.
— Куда путь держишь? Далеко ли?
Я пожал плечами. Кабы сам знал…
— Бродяжничаешь?
Я усмехнулся и покосился на рясу.
— Вы, святой отец, тоже, вижу, побродили немало.
— Да, так, давно я оставил монастырь, — тихо произнес он, и я увидел, как напряженно застыли его глаза.
— Почему?
— Почему? — он поднял голову и пристально посмотрел, а затем склонился ко мне и быстро прошептал. — Потому, что его раньше покинул Тот, Кто есть Путь, Истина и Жизнь.