Вид у Джимми был самый обыкновенный, как и всегда. Обычно он носил простецкие свитера с темными брюками и нигде не появлялся без кепки на голове – отсюда и погоняло. Кепка была еще дедушкина, куплена на Сицилии годах в шестидесятых – серая, плоская. С того момента, как деда в Чикаго замочили копы, Джимми стал носить его кепку каждый божий день. Поговаривали, что он даже спит в ней. Такая вот уважуха к старшим. Из-под кепки выглядывали короткие черные волосы. Ростом Джимми не отличался, но был сложен как борец – толстенные руки, на груди и шее бугрится мощная мышца́. Начинали качаться мы вместе, в зале Мика Хоули, молотя по увесистым мешкам и гоняя с ними вверх-вниз по старой скрипучей лестнице. Когда отец впервые привел меня туда, никого из местных ребят я не знал. Были там в основном ирландцы в первом или втором поколении. К одному из ребят вообще никто не подходил – это и был Джимми Феллини. Поскольку сам я наполовину итальянец, мы о чем-то с ним разговорились – и вскоре уже на па́ру стирали костяшки на кулаках, отжимаясь на полу из крашеного бетона. Вообще-то говоря, мы с Джимми были неразлейвода как минимум лет пятнадцать. С тех пор как я последний раз его видел, он явно набрал несколько фунтов. А я вот свой вес сохранил, восемьдесят пять кэгэ, как в аптеке – далеко не задохлик, но и не грузный кабан какой-нибудь.
Когда воротчики подвели меня ближе, базары за столом прекратились, и все уставились на меня.
– Что за дела, Эдди? – спросил Джимми.
– Помощь нужна, готов не поскупиться.
– А что в сумках?
– Четыре миллиона долларов. Олек Волчек зацапал мою дочь. Надо ее как-то вернуть; вот ищу, кто бы подсобил.
– Да ну? Сто лет тебя не видел, кидала… А откуда мне знать, что ты не работаешь на русских?
– А оттуда, что если б я хотел вас всех сейчас замочить, парни, то давно уже это одним пальцем сделал бы! – Я вытащил из кармана пульт и помахал им в воздухе. – Так что, пацаны, хотите заработать пару «лимонов» или вы тут ремонт давно не делали?
За столом воцарилась гнетущая тишина. Никто не шевелился. Все взгляды были устремлены на Джимми. Одно его слово, и меня разорвут на куски.
Губы его вдруг сложились в улыбку. Джимми просек. Просек, что только что купился, как дитя.
Встал, вытер губы шелковым платочком и уже по-настоящему заржал.
– Эдди, Эдди-Финт, братан! Поди ко мне, я так по тебе соскучился! – радостно гаркнул он на весь зал, двигаясь ко мне с распростертыми руками. «Эдди-Финт». Давненько меня так никто не называл.
Джимми заключил меня в объятия, похлопал по спине. Чисто дружеский жест, но при этом он заодно проверил, нет ли на мне каких-нибудь проводов или еще чего-нибудь стрёмного. Как хорошо, что я оставил бомбу в здании суда! Опять увидеть Джимми было все равно как вернуться домой. Это восхитительное чувство длилось не больше секунды, поскольку я сразу же осознал, что здорово рискую жизнью дочери, явившись сюда. Любовь к ней и желание вернуть ее навалились на меня с такой силой, что я даже скрипнул зубами.