— Если бы вы знали только, как он страдает, этот несчастный: угрызения совести подавляют, убивают его…
— Он заслужил это, хотя я желаю ему, если он может, найти душевный покой.
— Его-то ему и не найти никогда.
— Как и мне тоже, — с горечью заметила Марья Петровна, — я изнемогаю под тяжестью отцовского проклятия. Но я не жалуюсь, я не хочу жаловаться. Как бы печально все это ни кончилось для меня, я передала свою судьбу всецело в руки Божьи… Смерть, которая была бы моим избавлением от всех страданий, меня страшит и пугает не потому, что мне плохо жить, а потому, что я не одна, потому что я должна жить… для него!
Гладких вздрогнул и вопросительно посмотрел на Марью Петровну.
Не замечая этого взгляда, она продолжала дрожашим голосом:
— Если бы я была одна, покинутая, разбитая, без надежды, но и без страха, я бы шла спокойно до конца по дороге жизни! Но это невозможно — я боюсь за него, я мучаюсь за него, я каждую минуту спрашиваю себя: что ждет его в будущем?
— О ком это вы говорите? — смущенно спросил Иннокентий Антипович.
У него блеснула мысль, что она помешалась и считает в живых Ильяшевича.
— Ах, правда, ведь вы не знаете! Я говорю о моем ребенке, о моем сыне…
— Ваш сын? — воскликнул с облегченным вздохом Гладких. — И вы, мать, не хотите возвратиться к вашему отцу?
— Мое решение неизменно.
— Как! — вышел положительно из себя Иннокентий Антипович. — Вы хотите обречь вашего ребенка на нищету и несчастье, когда у него есть состояние, состояние деда…
— Ребенок Марии Толстых будет наследником только своей матери — наследником ее несчастия…
Марья Петровна горько заплакала.
— Боже правый! — воскликнул Гладких. — Вразуми ее! О, я этого не потерплю! Этого не должно быть! Это несправедливо, возмутительно… Я здесь, и я не допущу этого!..
— Вы ничего не сделаете.
— Как будто я послушаюсь вас… Тут дело идет не о вас, а о вашем ребенке… Где он?
Марья Петровна подошла к кровати и раздвинула занавеси.
— Вот он! — сказала она.
Громкий разговор разбудил ребенка, который, прислушиваясь, сидел на кровати.
— Как его зовут?
— Я дала ему имя его отца — Борис.
Гладких взял мальчика на руки и осыпал его поцелуями. Ребенок не сопротивлялся его ласкам.
— Мама, кто этот дядя? — спросил вдруг малютка.
— Это мой друг! — отвечала молодая женщина.
— Он меня целует, он не злой! Почему же он делает так, что ты плачешь?
— Ты ошибаешься, дитя мое, я не плачу…
— Нет, нет, ты плачешь, я хорошо это вижу…
Марья Петровна засмеялась сквозь слезы.
— Умница мальчик, жалеет маму! — ласково потрепал Иннокентий Антипович ребенка по щеке и усадил его на диван.