– Умер, – повторил он с замиранием. – Мертвый! – И звеньевой повернулся к Антону, отчего тот разинул рот и вжался в стену. – Мертвый! – воскликнул Коквин с восторженной угрозой. – Гнусь какая, а?
Антон кивнул, не зная, что ответить.
– Трупашок – запашок, – сказал Коквин ласково и провел ладонью по щеке банкира. И вдруг впился ногтями в безответную мякоть. А после этого другой рукой вцепился в губы мертвого, сграбастал их в кулак и яростно дернул – раз, другой, третий… Потом оставил и эту затею, на шаг отступил и с размаху ударил тяжелым ботинком в бок. Схватил использованный шприц и хищно, упоенно воткнул иглу сначала в горло, затем – в студенистое глазное яблоко.
– Ты…ты что делаешь? – Антон настолько струсил, что даже не ощутил страха.
– Это ж мертвец! – Коквин оскалил мелкие жемчужные зубы. Их перламутровый блеск ассоциировался почему-то с блеском сухожилий и фасций. – Ты просто еще не уяснил, что мертвец – это враг! Это альфа и омега всякого зла!
«Стоит ли мессы Париж?» – пронеслось в голове у Белогорского. Коквин расстегнул галифе и начал мочиться на покойника.
– Увидят, – беспомощно простонал Антон.
– Он и так был мокрый, – возразил Коквин и визгливо хихикнул. – Становись рядом! Давай-давай, не тушуйся! Будет тебе боевое крещение.
Белогорский замотал головой. Звеньевой нахмурился:
– Живо встал! Не то в два счета вылетишь! Если в скрытую оппозицию не запишут…тогда другой разговор пойдет!
Антон, не веря, что это делает он, Антон Белогорский, приблизился к ложу усопшего. Коквин уже закончил выделение мочи и выжидающе, с одобрением глядел на него.
– Можно запереть дверь? – спросил Антон жалобно.
Коквин презрительно плюнул, притворил дверь и встал к ней спиной, широко расставив ноги.
– Начинай же! – приказал он нетерпеливо.
И Антон подчинился.
…Домой он вернулся за полночь: шлялся по городу, где-то пил, на что-то глазел – без формы, в обычном гражданском платье. Вошел в свой дом подшофе, с разбегающимися мыслями и при деньгах. В окне увидел ту самую фигуру, сквозь зубы выматерился и отправился спать, не желая вмешиваться в очередной малопонятный спектакль. Перед тем, как лечь, обнаружил на полу и на сиденьях стульев лужицы прозрачной холодной воды. Взяться им было неоткуда: кран был плотно завернут, потолок не протекал, окна и двери надежно заперты. На душе сделалось совсем паршиво, и сон – на сей раз без снов – не сулил облегчения.
9
После ухода банкира из жизни Антону решили дать выходной день. Неизвестно, как сложилась бы его дальнейшая судьба, окажись он и в самом деле предоставлен сам себе в тот понедельник. Однако Ферт назначил на семь часов вечера торжественную инициацию – именно это слово употребил он нечаянно, после – спохватился, переименовал церемонию в торжественный прием или во что-то еще, невинное по звучанию. И Антон пришел, ошибочно считая, что будет какое-то формальное, незатейливое собрание вроде того, с раздеванием и рукопожатиями, о котором говорили в его звене. Белогорский терзался сомнениями; в глубине души он был уже на добрую половину вне «УЖАСа». Он до сих пор не сумел разделить с новыми товарищами их беззаветную преданность живому и агрессивное неприятие мертвого. И он не знал, сколь долго сможет продержаться на этой денежной работе. Он был готов наплевать на все и, по окончании торжеств, отказаться от дальнейшего сотрудничества. Однако дело пошло не так, как он предполагал.