Это выглядело действительно живописно. Для какого-нибудь помешанного на играх-стрелялках малолетнего придурка из наших времён подобная техногенная свалка показалась бы вообще раем.
Однако реальность была более чем суровой. Приходилось всё время смотреть под ноги, поскольку острым куском дюраля или какой-нибудь обломанной заклёпкой можно было запросто пропороть даже толстую подошву нашего армейского, кирзового говнодава весьма суровой выделки. А порез ржавой железкой – это всегда серьёзно.
Становилось понятно, почему здесь не рекомендовалось ездить на колёсном транспорте. Отъехав метров на двадцать от дороги, здесь сразу же был хороший шанс качественно проткнуть шины, причём все четыре разом.
Да и неровно здесь было. То яма, то канава, на автомобиле не больно-то поездишь.
Между тем мы спустились с холма и, пройдя между двух сотворённых буйной стихией выпущенного на волю атома холмов (хаотические скопления узлов и деталей не меньше десятка поломанных ударной волной самолётов – в основном «Сифайров» и «Вампиров», либо «Си Веномов»), нырнули в заросший крапивой неглубокий, но длинный овражек, стенки которого были завалены мелкими обломками. В одном из них я опознал вырванную с мясом приборную доску от какого-то истребителя.
Пройдя метров двести по дну оврага, Игнатов стал, поскальзываясь, подниматься наверх, и мы последовали за ним.
Когда мы наконец выбрались из оврага, почти стемнело. В кустах прямо передо мной лежал обгорелый остов турбовинтового штурмовика «Вайверн», а чуть дальше громоздилось когда-то покрашенное в светлые тона здоровенное крыло четырёхмоторного то ли «Ланкастера», то ли «Линкольна» – часть обшивки с него была сорвана, но трёхцветный круг опознавательного знака всё же сохранился.
Мы остановились и перевели дух, пока сержант осматривался. Ветер не стихал и всё так же шуршал и лязгал в грудах мёртвого железа. И от этого было жутковато – всё время мерещился кто-нибудь вооружённый, затаившийся поблизости. Хотелось верить, что это всё-таки ложные ощущения. С другой стороны, ветер постоянно гнал нам в рожи пыль, и у меня не было никакой уверенности, что пыль эта неактивна. Как там у классиков? Тут не знаешь, просто так этот камень лежит или он тебя медленно убивает…
Я поднял к глазам бинокль, толку от которого не было почти никакого, хотя здесь, как это обычно бывает возле моря, ночная темнота не была такой уж беспросветной (вот у нас, на Урале, да ещё, к примеру, поздней осенью, если ночь, так уж действительно ночь – пойдёшь отливать в кусты и даже собственной струи не увидишь) – всё окрасилось в разные оттенки синего, но всё равно отдельные предметы и детали пейзажа были различимы на довольно большом расстоянии.