Вскоре после этого, в очередной раз прождав мужа до полуночи, она вышла на кухню, притворила за собой дверь, открыла газовые горелки, села к столу и закрыла глаза. Она устала от нелюбви…»
Татьяна вскочила, как будто какая-то страшная сила сбросила ее с сиденья. Рванула пуговицу на пальто — было душно, казалось, что в рот ей засунули меховой воротник. «А мы! А мы!» — билось в голове. Что «мы»? Как «мы» к ней относились? Что «мы» о ней думали? Как «мы» о ней говорили? Что «мы» ничего не хотели замечать? «Она устала от нелюбви…» Как «мы» ее не любили? Татьяна скомкала письмо. Солдатик проснулся и удивленно взглянул на нее.
— Извините, — зачем-то сказала она и села на место.
«Мы виноваты», — обреченно думала она. Но в чем? Этого она не знала.
— Ты что? — спросил Леонид, забирая у нее сумку и вглядываясь в лицо. — Что-то случилось?
Она вяло помотала головой:
— Устала очень. Дашь чаю?
— А что тетка Мура? Письмо прочла?
Она вяло кивнула:
— Ничего. Играла в любительском спектакле о правилах уличного движения.
— Кого? Постового?
— Зеленый свет. Пишет, что у нее драматический талант. Так что с чаем?
— С чаем все в порядке. Сейчас будет. Она прислала письмо, чтобы это сообщить?
— Почти.
Ей почему-то было неприятно говорить с ним об этом письме. Неприятно. Невозможно. Невыносимо. Ей было стыдно рассказывать ему эту историю, в которой она отчего-то чувствовала себя виноватой. Опять же — в чем?
«Мы виноваты, — думала она, лежа в постели. — Мы виноваты. Мы виноваты в том, что она жила рядом и была несчастной. Мы виноваты в том, что не хотели ничего замечать. Мы виноваты».
— Эй, — сказал Леонид и пошебаршил рукой под одеялом. — Ты чего не спишь?
— Лень, у нас есть сто долларов?
— Не-а.
Назавтра она позвонила Ляле. Назначила встречу у памятника Пушкину.
— Что-то ты темнишь, девка, — сказала Ляля. — Давненько мы с тобой вот так вдвоем не встречались. Точно все в порядке?
— В порядке, в порядке.
На встречу с Лялей она пришла на полчаса раньше. Ждала с нетерпением, переминаясь с ноги на ногу и поминутно глядя на часы.
— Танька! — услышала резкий окрик.
Навстречу ей от подземного перехода, смешно перебирая коротенькими ножками в тупоносых сапожках, бежала старушка в старомодном драповом пальто. Старушка махала ей рукой. Седые кудряшки, выбившиеся из-под вязаного беретика, прыгали на лбу. Старушка споткнулась, чуть не упала и, нелепо взмахнув рукой, схватилась за какого-то высокого парня.
— Держитесь, бабушка, — сказал парень и поддержал старушку под локоть.
«Нет! Ляля не старушка! Нет!» — отчаянно подумала Татьяна и поняла, что именно старушка и именно Ляля. Они взялись за руки и пошли вниз по Тверскому бульвару — как некогда, накануне Татьяниной свадьбы, шли от Кары, сгинувшей где-то за углом 70-х, и мечтали о золотом платье с серебряной лентой и хвостом. Нашли какое-то захудалое кафе, уселись за столик.