Было уже десять часов вечера, и все разошлись по домам. Я поднялась по темной лестнице, чтобы освободить стол. У меня не было ни грусти, ни сожалений, только досада, что я потратила столько времени на никчемную работу, когда могла просто спать и ничего не чувствовать. Я по своей глупости верила, что работа добавит моей жизни какую-то ценность. В комнате отдыха я нашла сумку из супермаркета и сунула в нее мою кофейную кружку, смену одежды, которую хранила в ящике стола вместе с новыми туфлями на высоком каблуке, трусиками, бюстгальтером пуш-ап, косметикой и порцией кокаина, к которому я не притрагивалась уже год. Я прикинула, не стащить ли мне что-нибудь из галереи — фото Ларри Кларка в офисе Наташи или нож для резки бумаги. Остановилась на бутылке тепловатого шампанского — именно это мне и требовалось для утешения.
Я выключила повсюду свет, поставила галерею на охрану и вышла. Был прохладный июньский вечер. Закурив сигарету, я стояла, глядя на галерею. Лазеры были выключены, но через стекло я видела высокого белого пуделя, который смотрел на тротуар. Он скалил зубы; в свете уличного фонаря сверкал золотом его клык. На короткой шерсти был повязан красный бархатный бант. Внезапно во мне зашевелилось странное чувство. Я пыталась его прогнать, но оно поселилось у меня внутри.
— Домашние питомцы всегда приносят в дом грязь. Я не хочу ходить по комнатам, вынимая из зубов собачьи волосы, — так всегда говорила мать.
— Даже золотую рыбку мне нельзя?
— Зачем? Просто чтобы смотреть, как она плавает и умирает?
Может, это воспоминание вызвало всплеск адреналина, и он подтолкнул меня снова зайти в галерею. Я вытащила несколько салфеток «Клинекс» из коробки на моем бывшем столе, щелкнула тумблером, чтобы включить лазеры, и встала между чучелами черного лабрадора и спящей таксы. Затем я спустила штаны, присела на корточки и насрала на пол. Подтерлась, прошаркала через галерею с болтавшимися на лодыжках штанами и сунула салфетку с говном в пасть пуделя. Это стало моим возмездием. Теперь я попрощалась с галереей по-настоящему. Я вышла, поймала кеб, выпила дома бутылку шампанского целиком и заснула на софе, просматривая по видаку «Воровку». По крайней мере, ради Вупи Голдберг можно было продолжать жить.
На следующий день я подала заявку на пособие по безработице, что не понравилось бы Наташе. Но она больше мне не звонила. Я оформила еженедельную стирку белья в прачечной и подключила автоплатеж на все коммунальные услуги, купила множество использованных видеокассет в благотворительном магазине Еврейского женского совета на Второй авеню и вскоре уже глотала пилюли и спала целыми днями и ночами с двух- или трехчасовыми перерывами бодрствования. Мне казалось, что это было хорошо. Я наконец-то делала то, что реально имело смысл. Сон казался мне продуктивным. Что-то отсортировывалось. В глубине души я знала, и это было, пожалуй, единственное, что я тогда знала, — что, когда достаточно посплю, все придет в норму. Я стану новой, цельной личностью, все мои клетки регенерируются настолько, что старые клетки останутся лишь в далеких, туманных воспоминаниях. Моя прежняя жизнь покажется сном, и я без сожалений начну новую в блаженстве и покое, которые накопятся, аккумулируются у меня за этот год отдыха и релакса.