Похожая история произошла уже в дни битвы за Москву. В первых числах октября в сводках Совинформбюро одно за другим следовали сообщения об ожесточенных боях на Западном направлении. С каждым днем нарастала угроза Москве. Но об этом газеты молчали. Даже в передовой статье с боевым названием «Преградить путь врагу!», напечатанной 10 октября, говорилось не о Москве, а о том, что враг «любой ценой пытается пробиться к нашим важнейшим жизненным промышленным центрам». Надо ли объяснять: одно дело, когда на страницах газеты звучит призыв самоотверженно сражаться за столицу нашей Родины, другое дело — безымянные «жизненные центры». Бои шли уже на Бородинском поле. Так и просились на страницу газеты лермонтовские строки:
«Ребята! не Москва ль за нами? Умремте ж под Москвой.
Как наши братья умирали!»
— И умереть мы обещали,
И клятву верности сдержали
Мы в бородинский бой.
Но об угрозе Москве не положено было писать, поскольку об этом еще ничего не говорилось в сообщениях Совинформбюро, иначе говоря, Верховного Главнокомандования. Отстает газета от событий дня! Собрались у меня мои товарищи. Задумались. Что делать? Был здесь и Илья Эренбург. прислушался к нашему разговору и прервал его:
То, что нельзя сказать в передовой или других официальных материалах, позволено писателю. Я попробую написать, а вы напечатать…
Через несколько часов он принес свою знаменитую статью «Выстоять!». В ней впервые было сказано во всеуслышание об угрозе, нависшей над Москвой. После этого мы уже смело писали о начавшейся битве не за «жизненные промышленные центры», а за Москву.
Все это я вспомнил, когда оказался в «харьковском тупике», и вновь на выручку пришел Илья Эренбург. Так появилась его статья под заголовком «Харьков». Есть там такие строки:
«За двадцать месяцев войны мы закалились. Мы привыкли не только к бомбам или к минам — мы привыкли к испытаниям… Мы освободили Харьков, и вот он снова под пятой немцев… Нелегко нам было отдать Харьков… Мы знаем также: каковы бы ни были горести дня — мы должны победить и мы победим!»
Так впервые и, пожалуй, лишь однажды до освобождения Харькова в сентябре этого года было более подробно, чем в сводках, сказано о сдаче города. В тот же день, когда была опубликована статья Эренбурга, звонили мои собратья по газетам и спрашивали:
По чьему указанию это опубликовано? У нас есть запрет писать что-либо…
Что я мог ответить? Сказал: «По собственному указанию». Боюсь, что мне не поверили.
Возвращаясь снова к первым дням войны, вспоминаю свои беседы с Михаилом Шолоховым. Когда началась его служба в «Красной звезде», во время первой же нашей встречи он спросил: