Твердо и уверенно звучит писательский голос.
Помню, что все же из-за слова «облава» у нас с Эренбургом возникла очередная дискуссия. Я ему говорю:
Илья Григорьевич, «облава» — это правильно только в отношении армии Паулюса. А облава всей Германии? Сколько нам еще осталось до Берлина? Давайте подсчитаем.
Эренбург не согласился:
Разве читатель не поймет, что к чему?
Спорили мы, спорили, но в результате оставили, как было. Николай Кружков, мой новый заместитель, уже после войны по этому поводу свидетельствовал: «Илья Григорьевич тщательно оберегал написанное им от всяких инородных вторжений, ревниво относился к каждому слову и не разрешал ничего править. Между Ортенбергом и Эренбургом нередко возникали на этой почве острые схватки, но кончались они обычно тем, что, подавляя свой характер, генерал сдавался».
Правда, так бывало не всегда, иногда уступал Илья Григорьевич. Но дело не в этом. Наши споры не оставляли в душе Эренбурга горького осадка. В своей книге «Люди, годы, жизнь» он писал: «Пожаловаться на Ортенберга я не могу; порой он на меня сердился и все же статью печатал. Часто пропускал то, что зарезал бы другой». К этому я могу еще и добавить автограф Ильи Григорьевича на подаренной мне книге «Солнцеворот»: «Страшному редактору — от всего сердца. И. Эренбург». В сноске к слову «страшному» было пояснение: «Миф будет разоблачен».
Перечитываю сообщение Совинформбюро о боях по уничтожению окруженной группировки, и взор мой задерживается на ультиматуме, предъявленном войскам Паулюса:
«Мы гарантируем всем прекратившим сопротивление офицерам и солдатам жизнь и безопасность, а после окончания войны возвращение в Германию или любую страну, куда изъявят желание военнопленные.
Всему личному составу сдавшихся войск сохраняем военную форму, знаки различия и ордена, личные вещи, ценности, а высшему офицерскому составу — холодное оружие.
Всем сдавшимся офицерам, унтер-офицерам и солдатам немедленно будет установлено нормальное питание.
Всем раненым, больным и обмороженным будет оказана медицинская помощь…»
А теперь вспомним о временах отступления нашей армии. В те трагические месяцы поражений немало наших частей, дивизий и даже армий оказалось в окружении. И не было случаев, чтобы немецкое командование любых рангов предъявило бы тем, кто оказался в безвыходном положении, такого рода гуманный ультиматум. Сколько штабных документов попадало в наши руки во время войны, сколько было найдено в архивах вермахта после войны — мы не обнаружили ни одного (ни одного!) документа, свидетельствующего о милосердии к пленным советским воинам. Наоборот, было найдено много приказов немецкого командования, не только поощрявших, но и требовавших жестокого обращения с советскими военнопленными. Истязания, расстрелы — обычное дело. Об этом говорят и трагические цифры: по немецким данным, из 5 миллионов 700 тысяч попавших в плен фашисты уничтожили 3 миллиона 300 тысяч наших воинов…