Тут бы ему остановиться, но уж больно характер сволочной. Спустился в подвальчик, а там жбаны, банки-склянки, и все до краев залито. "Что, дед, спрашивает грозно, - и тут вода?" Не поленился и из жбана, из каждой банки-склянки пробу снял... И везде оказалась вода. Озлился, не может взять в толк, в чем дело... А как собрался тот блюститель уходить, дед решился секрет открыть: "Ты у нас, милок, тут без году неделя и знать не можешь, что я из староверов... У нас и обычаи старые... Вот недавно старуху свою схоронил да водичкой обмыл, ту водичку разлил по бутылочкам... Сохраняю... для памяти..."
Как сказал это дед, стало блюстителя выворачивать... До кишок вычистило, до желчи...
С тех пор он дом того старичка обходил за километр, да и самого хозяина не мог видеть, реакция у него на деда развилась: как повстречает на дороге, так судороги в животе. Не выдержал, сбежал из деревни.
Тут Марков вспоминает про новоселье, а Славич про ребенка, которого пора забирать из школы, а Буряков про почту, на которую он шел, а сослуживец Сашин про татар...
Выясняется, что татар в Алуште повернули, с их венками, и по этому поводу Сашин коллега ставит всем по стакану...
- За татар, что ли?
- А че они тебе сделали? Говорят, при них-то всего в Крыму хватало! И воды, и фруктов... Они-то знали, где рыть колодцы...
- А фашистам кто служил?
- Да кто, бабы и грудные младенцы, которых выселили...
Чтобы разрядить обстановку, вспоминаю историю, как я оплошал... Пришел в гости к бывшему летчику Толе Маркуше, а у него делегация крымских татар сидит, приехали, значит, поблагодарить за книжку об Амет-Хане Султане, летчике, дважды герое времен войны.
Не приняв ни рюмочки, татары ушли, их, кажется, у дверей уже стукачи караулили, а мы с Маркушей крепко тогда напраздновались, уходя, я по традиции расписался у него на столбе...
Был такой странный столб размером с тумбу, посреди прихожей, гости, уходя, расписывались на нем на память.
Наутро Маркуша звонит мне по телефону, интересуется, как доехал, то да се, потом, странно прихихикивая, спрашивает: "А ты, случаем, не помнишь, что мне на столбе написал?" "Нет, - говорю, - не помню". "Я так и думал, отвечает. - А написал ты, дорогой дружок, такое, что по телефону тебе прочесть не могу. Приезжай, увидишь".
Заехал, читаю - не верю своим глазам. Моей рукой жирно так написано: "Свободу татар-скому народу! - И внизу добавлено: - А также всем остальным!"
Денек на этом далеко не кончается. Можно продолжить про сексапилку, которая нам встре-тится, но окажется вовсе не той, которую до этого возлюбил Ян, эту он тоже полюбит; и про татар, которых, как станет известно из передачи радио "Свобода", не только встретили в Алуште штыка-ми, но зверски избили, а венки выбросили... И наконец, про новоселье, мы туда попали глубоко за полночь, и запомнилось оно потому, что Ян намылил кому-то морду за плохие стихи...