Обо всем я думал по дороге к полковнику. Думы мои приняли форму повествовательную, получилось почти как у некоторых писателей, предваряющих явление героя его биографией, описанием быта, привычек, и прочего и прочего. Почти — так как я ничего не знал ни о до-Теплинской биографии Нафферта, ни о его близких, если они вообще существуют, а главное — потому что я пришел раньше, чем разрозненные мысли выстроились в стройную конструкцию. Живи полковник подальше, за Уралом или в Приморье, тогда…
Дом полковника не утопал в зелени — такой дом не потонет. Зелень его маскировала, скрадывала — и черемуха, росшая вокруг дома, и виноград, и фасоль, и плющ, ползущие вверх, к звездам, под самую крышу. Да и крыша какой-то особенной зеленой черепицы, сверху, с самолета, поди, растворяется среди окружения.
Зеленой была и сетка, растянутая на железных столбах, выкрашенных опять же зеленою краской. Вдоль сетки росла какая-то колючая дальневосточная флора, образуя второй эшелон обороны. Но в здравом уме никто через забор не полезет, да и в калитку не сунется. Двортерьеры!
Для гостей, званых и незваных, на калитке висит табличка «Осторожно! ОЧЕНЬ злые собаки!». А рядом — кнопка звонка. Звонок у полковника старинный, на батарейках, и потому происки чубайцев ему не страшны.
Я нажал кнопку. Собаки меня, конечно, знают, а рисковать все ж не стоит.
Вилли вышел на крыльцо через минуту.
— А, Корней Петрович! Проходи, проходи. Я как раз самовар ставлю!
Только сейчас я открыл калитку (она простая, без запоров и крючков, на слабой пружине, все равно без позволения никто не войдет) и пошел по дорожке, вымощенной желтым кирпичом. Двортерьеров я не заметил — верно, лежат под кустами смородины и ждут, не передумает ли хозяин.
Хозяин не передумал, напротив — вынес из дому самовар и поставил на привычное место, вымощенный все тем же кирпичом каменный круг метр в поперечнике. Специальный самоварный круг.
Специальным же сапогом он наладил огонь. Я стоял рядом, любуясь изделием тульских умельцев. Самовар был небольшим, полуторалитровым, и закипал быстро. Начищенный до блеска, он отражал и меня, и хозяина, в комнату смеха идти не нужно.
— Пойдем, посидим, — убедившись, что огонь горит, как положено, предложил полковник.
Мы прошли на террасу.
Два плетеных стула, взятые из дореволюционной жизни, ждали нас.
Я сел — осторожно, опасаясь упасть, но стул выдержал и на сей раз.
— Труп, насколько я понял, не нашли? — полковник кивнул на соседний дом, что стоял в двадцати метрах. В том доме жила уборщица из пивбара, и все, услышанное за день она передавала своей матери. Мать же была глуховата, и потому дочкин голос разлетался далеко, осведомляя полковника о каждом мало-мальски значимом событии в поселке и окрестностях.