— А грязный-то какой! Это где ж ты так изгваздался? Это где ж твои глаза были? Вроде взрослый парень. Можно ведь лужу обойти.
Джинсы его и правда выглядели так себе. Но это ничего. У него чистые есть. А эти высохнут, он потом ототрет. Или сейчас ототрет, пока мокрые…
Поковырял пальцем травяную зеленку на колене и, вклиниваясь между воспоминаниями об отношениях с родителями Обидина и проклятиями в адрес самого Обидина, произнес:
— Мне про Аэйтами рассказали.
— Так, — остановилась баба Зина, прижимая к себе крышку от сковородки. — Они тебе уже и голову задурили. И кто ж там такой разговорчивый?
— Правда, что старый хозяин, уезжая, проклял тут все? Что закрыл дом свой заклятьем на четыре угла, да на густой лет, да на большу воду, да на свою кровь?
Вспомнилась Хельга, ее распахнутые глаза, разметавшиеся по плечам волосы, как она шептала в уже наступавших сумерках: «И взял Аэйтами свечу, и капнул воском в четыре угла, брызнул заговоренной водой на все стороны света и замкнул свое заклятие на птицу, на зверя, на пот свой да на живую душу. И проклял каждого, кто переступит порог его дома — а дом его вся Финляндия. И полоснул по руке так, что все вокруг залилось кровью…»
— Тут каждый, уезжая, проклинал! — Баба Зина выставила сковородку на стол. Жареная картошка. Со шкварками. Никита почувствовал, что желудок у него сейчас выскочит из горла и сам, без участия хозяина, накинется на еду.
— «Семьдесят три года все на этой земле будет гореть. Ничего не удержится» — так он сказал. — В точности цитаты Никита не был уверен. Хельга рассказывала сбивчиво — то про финнов, то про войну, то про русских, то опять про отъезжающих финнов, а то вдруг начинала шептать какие-то заклятия про бел-горюч камень Алатырь, которым все здесь запечатано.
— То-то, я смотрю, все полыхает. — Баба Зина громыхнула банкой с воткнутыми в нее столовыми приборами. — Иди мой руки и за стол садись. Лучше бы ты этого Обидина в глаза не видел.
— А комбинат закрыли, чтобы он не сгорел?
— Тьфу на этого Обидина! — Баба Зина села за стол, отвернулась к окну, обиженно поджала губы. — Мозги у него горят.
Никита заторопился в свою комнату, но на пороге все-таки спросил:
— А Обидин — это кто?
Тут баба Зина заговорила о глобальном поглупении молодежи — мол, что никто никого не слышит и скоро все провалится к чертям, — и Никита понял, что разговор про легенду они завершили. Жаль. Никаких сомнений — мужчина в странном костюме на самом деле спустился с третьего этажа и недовольно на него посмотрел. А чего смотрел, что хотел сказать? Никита потом поднимался по ступенькам, делал там фотографии. Ничего не нашел. И если это призрак… Если он пришел за ним… Нет-нет, Никита не стал дальше думать — все это было неприятно и даже страшно.