— Вы получили известие о «Сервии», сэр?
— Да, получил. К несчастью, она погибла в ледяной шторм в Магеллановом проливе. Это нижний край Южной Америки, там дьявольски опасный проход даже летом. Ненасытная Магелланова глотка, сколько народу сожрала. На грузовом судне из Ливерпуля видели, как «Сервия» пошла ко дну.
Его слова метались, как сумасшедшие чайки, в моей голове.
— Пошла ко дну?
— Затонула, мисс, погибла. Капитан грузовика пытался к ней подойти, но не давали высокие волны. Он сообщил, что выживших нет.
— Разве там не было шлюпок?
— Она слишком быстро затонула. Иногда такое случается, мисс. Ни на что уже нет времени.
— Но «Сервия» была крепкая. По пути из Неаполя мы три дня провели в бурю.
— Вы уж извините, но это Северная Атлантика. Волны были, — он вслух прочитал сухие строчки сообщения, — они были высотой в шестьдесят футов. Вон там, видите, «Роза Мария»? Так вот, это вдвое выше ее грот-мачты. — Я посмотрела, куда он указывал, и охнула. — Любой, кто окажется в такой шторм за бортом, почти тут же замерзает насмерть. Но еще раньше тебя разобьет в лепешку, и «Отче наш» прочитать не успеешь. Сожалею, мисс. Значит, все-таки там был ваш сердечный друг?
Я не ответила, поблагодарила его и ушла. Нет, Густаво не был моим сердечным другом, он едва ли был просто другом, скорее, лишь надеждой, сладкой мечтой моего сердца, разбитой беспощадными волнами. Когда умерла Дзия Кармела, никого не удивляло, что я скорблю о ней. Но прошлое, объединявшее нас с Густаво, было тоньше вуали, такое же хрупкое и недолговечное, как те рисунки, что он прислал мне. Оплакивать несбыточную мечту — полная глупость, сказали бы американцы, а мне было тягостно и знобко, хотя солнце уже светило вовсю, и я чувствовала себя голой, беззащитной, словно остриженная по весне овца. Я бесцельно брела среди портовой суматохи, матросов, пассажиров и тех, кто пришел встречать своих близких. С корабля, только что приплывшего рейсом с Восточного побережья, сошло шумное семейство — у трапа их дожидался высокий смуглый мужчина. Дети скакали и болтали без умолку, взахлеб рассказывали о путешествии, а родители неспешно шли рядом, рука об руку. Как легко смерть могла схватить одного из них, невзирая на то, что они молоды и полны сил, и как велико было бы горе утраты. Уж лучше быть одной и сносить холод одиночества. Я развернулась и зашагала в амбулаторию.
— Плохие новости из дома? — сочувственно спросила доктор Бьюкнелл в начале занятия.
Как сказать, что потеряла то, чего никогда и не имела?
— Нет, просто неважно себя чувствую, — солгала я.