В коллекции музейной хранились еще две вещи, помнившие руки царя Петра – костяной образок Андрея Первозванного, вырезанный самим Петром, и паникадило из слоновой кости – его также вырезал сам Петр. Не ленивый был царь.
Провели девчонки-сигнальщицы в музее час, – всего один час, больше не полагалось, – и словно бы изменились, в них что-то переродилось, стало другим, головы сделались другими, лишились беззаботности, вот ведь как.
Обратно строй шел без шуток и восклицаний, молча, и дорога показалась сигнальщицам дольше обычного.
Солоша, получив из Кронштадта письмо, расстроилась, всплакнула, затем зажала в себе плач и вытерла передником глаза:
– Как она там, деточка наша?
– Мам, ничего Полинке не сделается, только умнее, взрослее, да красивее станет, – сказала ей Елена.
Отряхнув передник, Солоша вздохнула и произнесла всего-навсего одно слово:
– Ладно.
Елена собиралась на работу, металась по комнате, на лету подхватывая нужные вещи, сгребала волосы на голове под заколку, натягивая на себя то чулки, то кофту: утренние сборы в ту пору у всех были судорожно-суматошными, поскольку все боялись опоздать.
А всякое опоздание – это гарантированное увольнение, либо того хуже – суд и тюрьма.
Иришка росла не по дням, а по часам, девчушка была смышленая и артистичная, любила смотреться в зеркало и что-нибудь гугукать себе под нос.
Солоша поглядывала на нее с умиленной улыбкой:
– В отца пойдет – певицей будет…
– Но Илья-то не певец, он играет на трубе.
– Не на трубе, а на саксофоне, – поправила из своего угла Вера.
– А по мне все равно – певец, – отмахнулась от нее Солоша.
– Оркестр Утесова – джазовый. – Вера росла упрямая, умела настаивать на своем.
Вечером, идя с работы домой, усталая расслабленная Елена встретила на пороге Олю Кинчакову. Нос у Оли припух, будто ее одолел насморк, глаза были красные.
– Лен, хорошо, что тебя встретила, – она кинулась к Лене обниматься, что с ней бывало редко. Значит, Оля была расстроена. – На душе так тошно, так тошно, что… – она споткнулась на полуслове обреченно махнула рукой, – даже поговорить не с кем.
– Что случилось, Оль?
– Да Изгеш мой – не Изгеш, а зверь какой-то… Никогда не думала, что он может быть таким.
– Чего же ты хочешь… – неопределенно проговорила Елена.
Оля глянула в одну сторону, в другую, шмыгнула носом.
– Пойдем, присядем где-нибудь, я посоветоваться с тобой хочу.
Без макияжа, без пудры, без туши Оля выглядела совсем бледной, выцветшей какой-то, на себя не похожей.
– Пойдем на угол Сретенки, – предложила Елена, – в «Пельменную», я там иногда бываю, чай с мягкими булочками пью.