— Издержки профессии, — прокомментировал Корсо, направив луч фонарика на собственное лицо, чтобы враг мог увидеть с пола его дружелюбную улыбку.
Потом он с размаху ударил Рошфора ногой в висок и услышал, как его голова, мотнувшись, с глухим треском ударилась о самую нижнюю ступеньку. Он поднял было ногу, чтобы нанести второй удар — для страховки, — но, глянув вниз, понял, что нужды в этом нет: Рошфор лежал с открытым ртом, из уха у него текла струйка крови. Корсо наклонился проверить, дышит ли тот, убедился, что дышит, после чего распахнул его дождевик и принялся обыскивать карманы — забрал нож, бумажник с деньгами и документы гражданина Франции. Папку с рукописью Дюма Корсо убрал под свой плащ — и для надежности даже сунул под брючный ремень. Затем направил луч фонаря на винтовую лестницу и снова поднялся — на сей раз до самого верха. На небольшую площадку там выходила железная дверь, украшенная гвоздями с шестиугольными шляпками; из-под двери пробивалась тонкая полоска света. Корсо постоял перед дверью — полминуты, не более, только чтобы отдышаться и приглушить удары сердца. За дверью крылась разгадка тайны, и Корсо хотел шагнуть ей навстречу, полностью овладев собой, — и пусть в одной руке у него будет фонарь, а в другой нож Рошфора, который он тотчас раскрыл с угрожающим механическим щелчком.
Именно так все и случилось. Нож в руке, взъерошенные мокрые волосы, глаза, сверкающие убийственным пламенем… Таким я увидел Корсо, когда он переступил порог библиотеки.
И я, соорудивший о нем маленький роман, от начала до конца ошибался.
Сувестр и Аллен. «Фантомас»[144]
Пришло время объяснить позицию, с какой велось наше повествование. Я остался верен старому принципу: во всякого рода таинственных историях читатель должен располагать той же информацией, что и главный герой. Поэтому я постарался увидеть события глазами Лукаса Корсо и сделал исключение лишь в двух случаях: сам я вышел на сцену только в первой и пятой главах этой книги — иначе никак не получалось. В тех эпизодах — и точно так же я намерен поступить теперь, в третий, и последний, раз, — я для большей связности использовал первое лицо; ведь нелепо цитировать себя самого, называя себя при этом «он», — рекламный трюк, который, правда, неплохо поработал на имидж Гая Юлия Цезаря во время военной кампании в Галлии; но в моем случае такой прием выглядел бы — и не без основания — пустым педантизмом. Есть и еще одна причина, на посторонний взгляд, может, и странная: рассказывать историю так, как это делал доктор Шеппард