Ночью Гизи опять приснилась обрубленная высокая скала, под которой было шоссе. Теперь он смог увидеть то, что раньше видел рваными кусками.
Чуть выше шоссе были телеграфные столбы, точно спички, чуть ниже — каменный хаос, нагромождение валунов разной формы, причудливых очертаний, выглаженных и выброшенных рекой, всяких цветов и интенсивного серого тона. Река, стремительная и бестолковая, рождала окрест камней водяных дракончиков.
После камней, сухих и белых — осыпной берег. Над берегом дом, похожий на бетонный дот, корявая дорога от него вверх к аулу, потом низкая каменная стенка, а за ней — большие горы. Перед стенкой, за дорогой в аул, большой камень, кусок горы, вокруг него камни поменьше, между ними тонкие струйки бесцветных ручейков, ложбинки мха — горная страна Лилипутия с долинками и ущелинками, где малышне удобно справлять нужду.
Скала за рекой кажется выше, ближе и грознее. Она в тени весь день и только утром улыбается на солнце прожилками кирпичного цвета.
Утром ущелье долго спит и пробуждается разом, когда все краски солнцем уже созданы. Зато вечером камни вокруг медленно-медленно покрывает тончайшая желтая кисея, ублажая усталого путника.
Выше аула горы стыдливо краснеют, а черные ступени великанов ведут к открывающейся за поворотом гряды террасе висячей долины.
С каждым взмахом улетающих солнечных крыльев терраса точно поворачивается, преодолевая стыд первозданной наготы, и уже готова сдаться и допустить к себе, но тут небо быстро меркнет, и вслед пропавшему солнцу улетают краски и радость, оставляя на душе легкую волшебную грусть. В глазах стоят еще отблески пламени на красном граните, и дымка прохладной синевы, словно шлейф красавицы, тает в небе над горами. Где-то далеко, где еле угадываемый главный хребет, пространство грузнеет и съеживается, и постепенно весь мир умещается в четырех грядах, которые прочно соединяет ночь. Нет больше вершин, нет пути к перевалу, нет дороги назад. И аула не видно и не слышно — затих в гуле реки.
Река — неразумное дитя ледников, опившись за день, мучается и стонет, низвергаясь с проклятиями в круговерти самой же устроенных каменных ловушек. Невзрачный днем мост освещен тусклым лунным светом. Его опор не видно, он парит над рекой.
От беспокойной дозвездной поры, когда весь мир — окрестный круг с размытыми границами, в которых и мост, и лилипутская гора, и кусок реки, и причудливые ночные камни, — колотит, захлебываясь, сердце.
Наконец, восторженно задышала ночь, рванула свои одежды, насыпала на голое тело звезды и задрожала от сознания красоты.