Благодаря попутному ветру «Ямиле» достигла места назначения вскоре после полудня. На этот раз ее хозяин не стал терять время на молитву аср, которой следует начинать всякий визит. Он выскочил на берег, едва только корабль причалил к нему, и направился к дому Саида, проявляя хотя и незначительные, но все же заметные признаки волнения: он ежеминутно снимал свои голубые очки и протирал их носовым платком или грыз ногти, что никогда с ним не случалось.
В доме Саида он узнал, что Господин Жемчуг выехал еще вчера, сопровождаемый Баширом и стражей, и что он взял с собой свои красавицы-жемчужины. Несмотря на это — а может быть и поэтому — господин Бабелон вошел в дом, говоря, что он хочет засвидетельствовать свое уважение хотя бы Абдаллаху; волнение его уже исчезло, и он опять стал воплощением неземного спокойствия.
Абдаллах сидел в тени на верхней террасе дома, там же, где когда-то сидел его отец, всматриваясь в морскую даль и размышляя о сыне, которого ему пошлет аллах. Увы, рождение сына не успокоило отца…
Абдаллах сидел, скрестив ноги, и пил кофе мур. Часто он забывал подносить чашку к губам, глядя запавшими глазами куда-то вдаль, рассматривая то, чего нельзя было видеть; он был поглощен своими виденьями… Лицо его под чалмой с зеленой лентой было оливкового цвета.
Слуга проводил господина Бабелона на террасу и удалился, чтобы принести угощение. А господин Бабелон стал разглядывать хилого, жалкого, но упрямого юношу, который отдавался своим мечтам, не видя, что к нему пришли. Потом господин Бабелон шагнул вперед и откашлялся.
Абдаллах вздрогнул. Гость торжественно произнес свои салям[5] и, улыбаясь, сел.
— Море велико, Абдаллах, — начал он, покачивая головой в такт своим словам. — Оно занимает больше места, чем суша.
Абдаллах не отвечал. Он смотрел на Бабелона мрачным, невидящим взглядом; казалось, он чем-то встревожен.
— Но море однообразно, — продолжал тот, понизив голос. — В нем есть только жемчужины да рыбы. Жемчужины будут найдены, а рыбы — пойманы. А что может случиться с тобой? Ничего…
Абдаллах все еще молчал. Вдруг он дернулся, отгоняя муху. Схватил ее, с удовольствием раздавил; ему казалось, что он держит в руке остатки самого господина Бабелона.
Так во всяком случае господин Бабелон объяснил себе его жест.
— Я твой друг, Абдаллах, — продолжал он, улыбаясь. Я стар. Но я люблю молодых и понимаю их. У меня нет сына, но если бы он был, я бы не стал держать его взаперти на острове Эль-Кебир.
— Уходи! — крикнул Абдаллах. Руки у него тряслись.
Но господин Бабелон продолжал сидеть.