Бывая вместе с Алексеем Николаевичем на заседаниях у Брежнева, я замечал, что Леонид Ильич бросает на меня выразительный взгляд, как на «косыгинца». Я и в кабинете у Генсека не скрывал, что мне нравится, как твёрдо и прямо отстаивал Косыгин свои мысли и решения, как остро и неожиданно он реагирует на каверзные вопросы. Брежнев, уже отяжелевший и привыкший к славословию, слушал его вполуха, ревниво поглядывал на своих прирученных соратников и хмурился, когда видел внимательно слушающего. Всем здесь было понятно, что Брежнев, а не Косыгин «хозяин страны», что Косыгин у него не в особой чести, поэтому нередко обсуждали крупномасштабные косыгинские выступления поверхностно и бегло.
Вспоминаю, что после подобных заседаний Косыгина буквально трясло от возмущения, от того, как непродуманно и поспешно принималось решение по той или иной важной проблеме. Но, увы, один, без поддержки всемогущего Политбюро, Алексей Николаевич практически ничего не мог сделать по ряду актуальных вопросов.
Брежнев все больше и больше отстранялся от рассмотрения планов и государственных программ, — то ли ему было скучно, то ли силы начали сдавать. Скорее, не понимая всей сути дел, он завидовал уму Косыгина, его знаниям и подлинному авторитету. Между ними возникла незримая, психологическая напряжённость, которая всё нарастала, хотя внешне это особо не проявлялось. При Брежневе роль Политбюро, ещё недавно полновластная, стала ослабевать. Немало совместных решений Политбюро и Совмина, громкие постановления исполнялись плохо. Возникали новые проблемы, накапливались незавершённые дела. Во многих отраслях снижались дисциплина и контроль.
Как-то летом 1976 года на даче в Архангельском Алексей Николаевич решил проплыть на лодке по Москве-реке. Он грёб напористо, и вдруг — солнечный удар. Косыгин потерял сознание, лодка перевернулась, но его успели спасти. Пришлось Алексею Николаевичу месяца два провести в больнице и санатории. Без него делами Совмина занялся малоэрудированный в этом Тихонов, давнишний, ещё с днепропетровских времен, друг Брежнева и его протеже.
Вернулся Алексей Николаевич в Совмин к прежней активной работе вроде и прежним, но более замкнутым, что ли. Однажды, обдумав и подписав какой-то документ по здравоохранению, он странно посмотрел на меня долгим взглядом и начал беседу на неожиданную тему. Он любил иногда поговорить на отвлечённые темы, вероятно, чтобы снять напряжение. На сей раз после длительной паузы он вдруг спросил:
— Скажи, а ты был на том свете?
Мне стало чуть-чуть жутковато, и я ответил, что не был, да и не хотел бы там оказаться.