Невиданные темпы, невиданный размах. Руководство Союза, будучи на высоте державности, сумело рассчитать этот рост, обеспечить его людьми, техникой, воодушевить. Я уверен, что всё это увиделось не просто, как некая возможность, а как живая реальность ещё из фронтовых лет, тех последних, победных...
И опять возникает не дающий покоя, неотступный вопрос: как же так получилось в многострадальной истории нашей страны, что и доныне столь проклинаемое либералами и кремлёвской обслугой сталинское руководство, даже ведя тяжёлую войну, умело быть расчётливым и дальнозорким, предвидеть послевоенное положение СССР в мире, и уже тогда работать заблаговременно на его упрочнение и даже готовить конкретные заделы. Это и есть то, о чём писал В. Маяковский: «Выволакивайте будущее».
Нетрудно предвидеть, что иной читатель, подвергнутый тотальной обработке средствами массовой информации, упрекнёт меня в благожелательности к «проклятому» советскому прошлому, в том, что я изображаю своё время не в чёрных, привычных для нынешних дней красках, а «по-старому»: дескать, и сам принадлежал к административно-командной системе; был и здравствовал Берия, и темная тень его легла на все советские годы. Насчёт такой тени не спорю. Даже добавлю: был Ягода, осуждённый и расстрелянный по приказу Сталина за незаконные аресты и пытки, был после него Ежов с его «ежовыми рукавицами» и той же участью за те же дела. А после них тысячи людей реабилитировались и возвращались к семьям.
И я, как уже писал, был на волосок от ареста.
С Лаврентием Берией под его неусыпным оком мне по роду моей деятельности пришлось долгие годы работать — как с первым заместителем Председателя Совнаркома (а позже — Совета Министров), он курировал ряд важнейших отраслей народного хозяйства, в том числе и топливную промышленность (был председателем Бюро по топливу). Вызывал он меня в Кремль или на Лубянку часто... Звонил всегда внезапно, редко здоровался и начинал разговор по обыкновению отрывистым вопросом: «Как дела, Байбаков?» (слово «товарищ» в таких разговорах не употреблял). Произнося мою фамилию, ставил, как и Сталин, ударение на втором слоге. Слушал меня внимательно, не перебивая, хотя потом вопросы задавал резко, порой крикливо и даже грубо, прибегая и к крепким выражениям, — это было в его стиле общения с теми, кто был в той или иной мере ему подчинён и от него зависим. Он как бы постоянно напоминал об этой зависимости и о том, кто он.
Характерен случай, памятный мне ещё с довоенных лет. Заболев ангиной, с температурой под сорок, я лежал дома в постели. Вдруг по «вертушке» позвонили. Трубку сняла моя жена, Клавдия Андреевна, озабоченная и расстроенная моей болезнью. Там кто-то отрывисто сквозь зубы назвался, но супруга моя не расслышала и сказала: «Кто это? Повторите».