Здесь же, в высокогорной заимке, осажденной басмачами, пограничники были все вместе и, продремав пару часов после тревожной ночи, не могли молчать. Каждый не таясь поведал историю своей недолгой жизни, вспоминал родных и любимых.
— Когда я окончил фабзавуч и сдал норму на слесаря третьего разряда, — рассказывал Сидоров, — отец созвал гостей, своих старых дружков по цеху, и при всех подарил мне кронциркуль. Он с этим кронциркулем работал, когда на нашем заводе делали бронепоезд «Смерть капиталу!». Отец на том бронепоезде с Колчаком воевал…
— А моего батьку кулаки убили, на вилы подняли, — отозвался Коля Жуков. — Батька в нашем селе председателем комбеда был…
— Я инженером стану по электрической части, — мечтал Яша Бердников. — Не верите? Честное комсомольское! Отслужу действительную — и на рабфак.
— А что, ребята, деньги при коммунизме останутся? — спрашивал Иосиф Шаган.
— Нужники из золота делать будут, — усмехнулся Иван Ватник.
— Победит пролетарская революция во всем мире — соберемся мы с вами, седые, бородатые, и пригласим к себе в гости негра из Африки, индейца из Америки, китайца из Шанхая, рудокопа из Англии — садитесь за наш стол, угощайтесь пельменями, запивайте винцом, рассказывайте, как вы буржуям по шеям надавали, пойте свои песни! — мечтал Валерий Свищевский. — Эх и много, наверно, хороших песен на всем земном шаре!.. А до чего ж хорошо наши девчата на посиделках поют! Как затянут: «Калинка, калинка, калинка моя…»
Как-то на третий или на четвертый день осады вместе с запахом жареной баранины ветер донес из вражьего стана унылые звуки кобыза[6].
— Разрешите, товарищ старшина? — схватил Иван Ватник совсем было забытую балалайку.
— Отвечай! — кивнул Сидоров.
И Иван ответил. Он лихо сыграл веселую «Барыню», озорного «Казачка», грозную «Варшавянку».
С этого дня каждый вечер перед заходом солнца, перед началом неравного ночного боя, из осажденной заимки задорно, величаво и грозно звенела русская балалайка. Ей вторили громкие молодые голоса. Они пели и народные русские и украинские песни, и песни революции. Последним сквозь растворенную дверь гремел над ущельем, над горами «Интернационал».
Сын старого чабана Сулеймана Асылбек плохо знал русский язык, но он тоже пел вместе со всеми. Оживлялся и Владимир Охапкин, приподнимался, опираясь на здоровую руку, из глаз его исчезала боль, и он подпевал товарищам молодым, ломающимся баском. Подпевал вполголоса, с хрипотцой и Яков Бердников…
Если бы в заимку смог заглянуть посторонний человек, он не поверил бы, что гарнизон Сидорова находится в осаде, что уже который день пограничники голодают и по ночам их донимает мороз, что почти предрешена их гибель.