Альберехт не знал, что ответить, и начал подниматься по лестнице.
– Неблагодарный, – сказал я, – ты не думаешь, что лучше бы тебе не подниматься по этой лестнице?
Мы с чертом оба читали его мысли: он умирал от любви к брату.
– Ты чокнулся, – сказал черт. – Даже если Ренсе действительно внесен в список, тебе не будет никакого прока от того, что ты ему об этом расскажешь. Единственное, что для тебя важно, это вместе с ним прийти к выводу, что гестапо, возможно, ищет не его, а тебя. Лучше оставь Ренсе в неведении.
– Как это оставить Ренсе в неведении? – сказал я. – Если в списке имеется в виду все-таки Ренсе, а не ты… Что ты будешь испытывать, если не предупредишь и с ним что-то случится?
«Подумать страшно», – размышлял он, поднимаясь все выше и выше по крутой лестнице, где пахло сухим кокосовым волокном.
– Мы решили прилечь отдохнуть, – рассказывала тем временем Паула. – Мы еще вообще не спали. А ты как и что?
Когда Альберехт наконец добрался до лестничной площадки, на которой стояла Паула, она спросила:
– Ты не в Англии?
Дурацкий вопрос, если воспринимать его буквально. Но его можно понять и как смягченный вариант нескромного вопроса: ты все еще здесь? Почему же ты до сих пор не уехал в Англию?
Альберехт прикинулся дурачком и молча покачал головой.
– Это правда, – спросила Паула, – что Пятая колонна отравила водопровод?
– Ничего не знаю.
Альберехт повесил шляпу на вешалку.
– Ренсе! – крикнула Паула. – Это все чушь! Вода в кране не отравлена! Так говорит Берт!
Ренсе вышел из спальни с бутылкой пива в руке, в пижаме. Он ступал по полу босыми красными ногами, верх и брюки пижамы не подходили друг к другу.
– Ренсе, – сказал Альберехт, – я…
– Вода в кране не отравлена! – сердито крикнула Паула. – И это последняя бутылка пива, которую ты пьешь. Понял?
– Не ссорьтесь, – сказал Альберехт, входя в гостиную, – у меня не слишком хорошие новости.
Его принялась обнюхивать собака средних размеров, с проплешиной на спине.
На полу гостиной лежал линолеум, кое-где проносившийся и повсеместно со стершимся рисунком. Ковра не было. Три плетеных стула. На окнах нет занавесок. На каминной полке черного мрамора стояла конструкция из обмакнутых в кобальтовую синюю краску губок, прикрепленных железной проволокой к деревянным основаниям. На стенах висели те же картины, что и всегда. Две синие и одна розовая. Картины были примерно полтора метра высотой и метр шириной. Краска на них лежала идеально ровно. Матовая, глубокого синего цвета. Кобальтово-синего. Вообще-то Ренсе мог бы, неизменно думал Альберехт при виде этих картин, просто-напросто купить штуку синей холстины для тентов, разрезать ее на куски и натянуть на окна.