— А Джун не сказала, как они выглядели? — поинтересовался он, как будто не знал этого сам. Его мать ничего не должна была подозревать.
— Мужчина рыжий, и улыбается, как Чеширский кот. Лицо все в веснушках. Женщина высокая, волосы затянуты на затылке в хвост. Довольно страшненькая, сказала Джун.
— Эта твоя Джун, — сдавленным от ярости голосом перебил он, — всех считает страшненькими кроме себя и своих драгоценных дочерей. Интересно, сама-то она когда в последний раз смотрелась в зеркало? Страшна как смертный грех и вдобавок старее самого Ноя!
— В свое время у нас на острове она считалась первой красавицей.
— О да, велика радость! Учитывая, что тогда на острове с трудом можно было наскрести три сотни жителей.
— Да что это с тобой, сынок? Какая муха тебя укусила? С чего это ты так разозлился?
— Ничего. — Он с трудом взял себя в руки. — Прости, ма. Просто представил себе эту старую сплетницу, как она с горящими глазами нашептывает тебе все это по телефону… Она словно бы… жалеет тебя, что ли. И всегда так. Сначала когда умер отец. Потом когда я… — Он не договорил. Да в этом и не было нужды. — Слушай, а не ты ли, случайно, считалась первой красавицей острова? Возможно, Джун просто тебе завидует?
Мать рассмеялась своим журчащим смехом, и он вдруг подумал, что это самое приятное, что он услышал за всю эту неделю. Внезапно в трубке, как это часто случается с сотовыми телефонами, что-то громко затрещало. Голос матери на минуту пропал. Он поспешно распрощался, чувствуя, как горло стиснула злость — он всегда испытывал унижение, когда был вынужден вот так неожиданно прерывать разговор. Как бы там ни было, ничто не могло помешать ему, как обычно, сказать матери: «Доброй ночи» и «Я тебя люблю».
Сунув телефон под приемник, он снова нажал на газ и двинулся дальше. С утра зарядил дождь, и изрядно похолодало. Зато все последние дни на небе не было ни облачка, а солнце палило, как летом. В здешних краях весной всегда так. Внезапно он почувствовал острый укол зависти и сожаления: ведь она была на острове — том самом острове, который отверг его пятнадцать лет назад. За все это время он не осмелился побывать в тех местах — даже в Крисфилде. Те, кто разыскивает его, чтобы заставить понести наказание, никогда не смогут понять, что самое страшное и мучительное для него — оставаться вдали от того единственного места, которое он любил. Он сам сделал себя изгнанником — и хуже этого наказания не было ничего.
Конец апреля в Харкнессе. Деревья каркас сейчас одеваются первой листвой, а трава становится того нежнейшего оттенка, который никогда не встретишь на материке. Калина еще не цветет, но до этого осталось всего ничего. Он представил себе ее белоснежные цветы, похожие на снежки, и сладкая боль подступила к горлу. А потом наступает тот восхитительный миг, когда приход весны становится неизбежным, когда ты чувствуешь это каждой клеточкой своего тела…