Когда же родина наконец должным образом проучила зарвавшихся северных корейцев, Джонатана списали на гражданку, и он начал примерно там же, где остановился четыре года назад. Жизнь вновь стала приятной и бесцельной. Преподавание, доведенное им до автоматизма, было необременительно, статьи писались сразу набело — они почти никогда не требовали переработки и никогда этой переработки не удостаивались. Свой досуг Джонатан коротал одним из двух способов: либо слонялся по своей квартире, либо совокуплялся с первыми подвернувшимися под руку женщинами — последнее лишь в том случае, если на совращение не требовалось больших усилий, а чаще всего так оно и было. Но Джонатан постепенно утрачивал вкус к этой приятной жизни: в нем неудержимо росла страсть к коллекционированию. Когда он еще работал на «Сфинкс» в Европе, ему в руки попало с полдюжины краденых полотен импрессионистов. Эти первые приобретения разожгли в нем неугасимый пламень собирательства. Просто смотреть и наслаждаться было уже недостаточно — надо было обладать. Благодаря приобретенным через «Сфинкс» связям Джонатану был открыт доступ к полотнам, появляющимся на черном рынке и рынке краденого, а его несравненный дар оберегал его от обманов и подделок. Но на эти потребности явно не хватало доходов.
Впервые в жизни деньги стали для него что-то значить. И одновременно потребность в них еще усугубилась: на Лонг-Айленде он обнаружил великолепную заброшенную церковь, в которой тут же усмотрел идеальное вместилище и для своих картин, и для себя самого.
Итак, острая потребность в деньгах, полученная им в «Сфинксе» подготовка, своеобразный психологический склад, принципиальное отсутствие чувства вины — все это неотвратимо подводило Джонатана к дверям конторы мистера Дракона…
Джонатан сидел и раздумывал, куда повесить Писсарро, когда он его купит на гонорар от монреальской санкции. Затем он лениво поднялся, прочистил и убрал кальян, сел за фортепьяно, сыграл небольшую вещицу Генделя и отправился спать.
Серия высотных жилых домов являла собой образчик демократизма, присущего буржуазной архитектуре. Всем жителям предоставлялась возможность увидеть кусочек парка Лафонтен, но хорошенько полюбоваться парком не мог никто — разве лишь те, кто ради этого готов был на головоломные акробатические трюки на узеньких консольных балкончиках. Входной дверью в дом мисс Жопп служила тяжелая стеклянная панель, навешенная на петли, пол от стены до стены был устлан ковром типа «ширпотреб», в вестибюле произрастали пластмассовые папоротники, самообслуживающийся лифт был обит чем-то мягким, а стены — украшены орнаментальными щитами, лишенными всякого смысла.