Дон Алоизус молчал.
– Так что, – продолжила Моргана, – Элисон права. Чары Северного Хайленда у меня в крови, и для меня не существует любви.
По лицу священника пробежала внезапная боль.
– Ты обманываешь сама себя, дитя моё! У тебя есть сила, о которой ты и сама не знаешь, великая и ужасная сила! Ты интересна, ты привлекаешь любовь других и, даже если сама остаёшься равнодушной, ты затрагиваешь саму душу мужчины…
Он резко замолчал.
Моргана подняла глаза.
– Ах да! Я знаю, что у меня есть сила!
– Тогда, если тебе об этом известно, во имя Бога, не испытывай её!
Его голос задрожал, и правой рукой он схватил распятие, словно оружие для самозащиты. Моргана с удивлением секунду смотрела на него, потом опустила голову с видом некого раскаяния. Алоизус резко, порывисто вздохнул и снова сбивчиво заговорил:
– Я имею в виду, что вы не должны разбивать сердце бедного Джулио! Это было бы нехорошо!
Она снова поглядела на него.
– Нет, нехорошо! Дорогой дон Алоизус, я понимаю! И запомню! – Она посмотрела на свой бриллиантовый браслет. – Как поздно уже! Утро почти прошло. Я отняла у вас слишком много времени своими рассказами, простите меня. Теперь мне пора, и я оставляю вас раздумывать над моими периодами счастья. Они так мало походят на ваши!
– На мои?
– Да, на ваши! Вся ваша жизнь – нескончаемое счастье между этим миром и небесами, потому что вы довольны службой Господу!
– Недостойной службой, незаслуженной и постыдной, исполненной греха на каждом шагу! Священник должен научиться жить без того счастья, которое может дать простая жизнь, и без любви, которую может дать ему женщина; но, в конце концов, эта жертва невелика.
Она улыбнулась ему сладко и нежно.
– Очень невелика! – сказала она. – Так мала, что не стоит сожаления! До свиданья! Но ненадолго! Приходите проведать меня поскорее!
Двигаясь сквозь аркаду своим лёгким шагом, она казалась летящей частичкой солнечного света и, когда она скрылась, набежала какая-то тень, хотя ни одного облачка не скрывало солнца. Дон Алоизус наблюдал за ней, пока она не испарилась, затем повернулся и пошёл в сторону маленькой часовни, примыкавшей к монастырской площади, – к часовне, которая была частью монастырского дома, где он служил настоятелем. И там, в окружении пахнущей ладаном тишины святилища, он преклонил колени перед благородным изображением Начальника скорбей человеческих в молчаливой исповеди и молитве.
Роджер Ситон поддерживал в себе множество убеждений. У него их было по одному на каждый день недели, однако ни одним из них он не удовлетворялся полностью. Будучи ещё юношей, он погрузился в научные изыскания с головой, как утка в воду; ни одно новейшее открытие, или даже намёк на него, не проходило мимо его пристального внимания. Его жажда знаний была неуёмной, его настойчивое любопытство ко всем аспектам химии обострило его ум, сделав его гениальным и проницательным. Для него обычные социальные и политические интересы представлялись полным абсурдом. Идея о том, что абсолютное большинство людей было создано, подобно насекомым, только для того, чтобы существовать, есть, размножаться и умирать, представлялась ему нелепой.