— Мне надо идти, — сбивчиво объясняется он. — Я работаю. Отпросился буквально на полчаса. Надо возвращаться в офис.
Я его не слушаю. В общем, я даже не смотрю на него больше. Здесь есть Аннели, Вильма, залив и чайки. Куча интересных вещей, на которые можно смотреть.
Краем глаза я улавливаю, как Густав Линдхольм разворачивается, чтобы уйти. Не дождавшись моего ответа. Толком не попрощавшись.
Я окликаю его, и Густав резко оборачивается.
— Можно я… попрошу тебя об одной вещи? Совсем мелочь.
Он смотрит на меня настороженно. Наверное, герр Линдхольм опасается, что я захочу увидеться с ним опять. И что ему будет сложно сходу придумать подходящий предлог для отказа и придется изворачиваться и нести какую-то неопределенную чушь вроде: «Да, конечно. Как только у меня выдастся свободная минутка. Обязательно».
— Погладь кошку, — говорю я.
— Что? — замирает Густав.
— Она сидит за лотком, и ее давно не гладили.
Густав Линдхольм приближается медленно, будто туча с севера. Проходит мимо меня. Заглядывает за лоток с хот-догами. Аннели отходит в сторону.
— Кошка, — удивляется Густав точно так же, как всего дней десять назад — я. — Ну надо же.
Он опускает руку, и Вильма слегка приподнимается на задних лапах ему навстречу. Трется о широкую ладонь Густава. И начинает мурлыкать.
«L» как любовь
Татьяна Аксёнова
Рассказ занял первые места в номинациях «Самая интересная идея» и «Лучшая форма» на конкурсе «Хомо» в январе 2015 года.
— Только не меняйся, — твердит Мелисса мне на прощанье. — Только не меняйся, прошу тебя, не вздумай меняться; пожалуйста, обещай остаться прежним.
Она повторяет это на разные лады, снова и снова, будто заклинание. И, конечно же, плачет.
— Я ведь ухожу не на войну, — немного невпопад отвечаю я. Только немного — потому что Мелиссино «Не меняйся» слишком уж похоже на «Не умирай». И она понимает это не хуже меня.
— Не меняйся, — отчаянно шепчет Мелисса, когда я в последний раз целую ее и сажусь в седло верного Джимми. Я знаю, что назад лучше не смотреть, но, доехав до конца улицы, все-таки оглядываюсь на наш старый дом и одинокую фигурку во дворе. «Не меняйся», — эхом звучит в ушах.
— Что ты, Мелисса, — говорю я сам себе. — С чего бы мне вдруг измениться?
* * *
Перед тем как сгореть, письма Мелиссы превращаются в красивых бабочек со светло-коричневыми, пергаментного оттенка крыльями. Если попытаться схватить их, они взрываются прямо в руках, обжигая пальцы и иногда лицо. Поэтому раз за разом я просто наблюдаю за тем, как крупные, размером с две моих ладони бабочки кружатся по комнате, на мгновение устраиваются на столе, широко раскрыв исписанные мелким почерком крылья, и снова взмывают вверх.