Боцман нас сразу не узнал, решил – белка. Дядя Яша дозревает, ему, бедняге, в компании стариков неинтересно, а тут молодые неопухшие уши без дела валяются. Приносит пожрать и свежие новости. Кэп всё никак успокоиться не может, траур по Захарке затягивается, боцманюга от души веселится.
Ну-ну, послужи пока, служака-юморист, время на мягкую вербовку у нас есть. Придумывать он что-то собрался, ага. Не догадывается даже, что детки уже всё придумали, и замысел их сработает с неотвратимостью детонации ВВ.
* * *
Неждан.
Как и планировали, на третий день дело сдвинулось. Проснулся я раньше Захара, умотал малыша ночью до нервного вздрагивания. Лежу с закрытыми глазами. То ли грёзы, то ли мысли, у Зака перенял привычку.
Тут Джэкоб притопал, присел рядом на канаты, вздохнул и свою чёрную клешню на мою порезанную голову положил. Смотрю на него сквозь ресницы, а у самого кол поперёк грудной клетки от его несчастного и одинокого образа.
– Дядя Яша, ты чего? – вырвалось по-русски, а он мне: “Why?”
Не "what", а "why"! Захара не бужу, нахватался немного. Спрашиваю на дрянном английском, мол, ты меня понял, что ли? Жуткое зрелище. Жуткое и душераздирающее – здоровенный, седой, с изуродованной харей мужик плачет, закрывая лицо почерневшими клешнями и плечами трясётся. Не лезу, не мешаю. Вроде, отпустило его, подышал, забормотал что-то. Разобрал только "слышта". Ага, сейчас англичане так поморов зовут. А я ему. – Асэй?
Его чуть по новой не скрутило. Спрашивает, почему я слова коверкаю, нормально же говорил? Отвечаю, что убогий, накатывает на меня, поэтому и пожалели. Дядя Яша пригорюнился, рассказывать начал, убогому-то можно. Ходил он в Архангельск. Глянулась ему там одна вдовушка, малец у неё был, как Захарушка. Ну, любовь – подарки, встречи, расставания. Понесла она от него. А когда на другую навигацию пришли, не нашёл никого – оспа.
Посидели, помолчали. Спрашивает, а как сейчас, на тебя часто накатывает? Отвечаю, что бывает.
– А по-московитски хорошо говоришь?
– Хорошо.
– Давай говорить. Мне и наука, и как будто с ними, – начал боцман, да как осёкся, посопел и продолжил уже в сердцах, – эх, дети ж вы ещё, … так её и сяк, а вас убивают, и вы убиваете…! Ты всё, что я сказал, разумеешь?
– Всё, отче, ведь я каторжанин. Дети, говоришь? Может, ты думаешь, что Жёлтого без крови можно было отшить?
– Стервец он был, ад ему потеплее. Ещё в таверне… ну, "У Конюха", королевское серебро пропивали перед морем-то. Тебе понятно?
– Поньятно-о-о.
– Не дразнись. Жёлтый спьяну грозился вас всех огулять. Его за нехороший случай вообще хотели списать – плакался, что ему пришлось выбирать. Или сюда, или под забор, а там таких "режьют ножьикам". Так?