Плакать я не стала, просто не успела начать. Входная дверь скрипнула. Я легко соскочила с подоконника и спряталась в складках тяжелой портьеры. Теперь я уже не считала свою эфемерность недостатком. Благодаря ей я смогла остаться незамеченной.
Секунду спустя в комнату вошел незнакомый мне мужчина, держа за руку женщину. Он раздраженно захлопнул за собой дверь.
Я осторожно выглянула из-за портьеры, разглядывая их. Мужчина был высок, атлетически сложен, смугл, черноволос, с темными глазами. Оценив его с женской точки зрения, я решила, что он довольно симпатичен.
Потом я перевела взгляд на женщину. Скажу сразу, она была красива. Это был недосягаемый для меня идеал красоты. Она была великолепно сложена, а ее рост был тем, чем надо. Голубоглазая, белокурая, с таким лицом, за которое мужчины, не задумываясь, отдают жизнь.
— Вот, хотя бы здесь, — сказал мужчина.
В его голосе я не уловила трепетного восторга, который бывает у мужчин, когда они остаются наедине с самыми очаровательными женщинами. В нем было раздражение и едва сдерживаемая злость.
— Мне все равно, где с тобой разговаривать, — отозвалась женщина, — зачем ты затащил меня сюда?
— Сядь, — он почти толкнул ее на кровать.
Женщина с трудом удержала равновесие, ухватившись за спинку. Села, расправила складки платья. На ее лице появилась злость, но потом она согнала ее усилием воли и улыбнулась. Ее улыбка была обольстительной.
— Иди сюда, Гастон, — пропела она грудным голосом, пробирающим до самых печенок, — здесь есть кровать. Как ты думаешь, зачем ее поставили?
— Ты что, не понимаешь меня, Элиза? — фыркнул он от раздражения, — я хочу поговорить с тобой.
— Вот и поговорим. Потом, — она рассмеялась весьма привлекательным смехом.
— Дура, — процедил Гастон сквозь зубы.
Я сдавленно фыркнула, зажав рот рукой. Он был недосягаем для нее, несмотря на всю ее красоту и очарование. Либо все это уже потеряло для него свою прелесть.
— Что происходит, Гастон? — возмутилась Элиза, — как ты со мной разговариваешь?
— Так, как ты того заслуживаешь.
— Что-о?!
Она вскочила и кинулась к нему, намереваясь залепить пощечину, во всяком случае я бы точно так поступила, но Гастон успел схватить ее занесенную руку. Скрутив женщину, он встряхнул ее и проговорил, глядя на нее с нескрываемым отвращением:
— Эти штучки прибереги для мужа, поняла? Все еще воображаешь, что можешь дурить мне голову?
— Как ты смеешь? — задыхаясь, прошептала она.
Я поняла, что все это было куда более серьезно, чем я предполагала. Мне стало неуютно и хотелось оказаться где-нибудь в другом месте. Но это было невозможно, поэтому я осталась.