Выйдя на перекресток с проспектом генерала Гримма, детектив пересек его и, найдя нужный подъезд в угловом доме, вошел в высокую, тяжело громыхнувшую на тугой пружине, расположенную рядом с аркой, ведущей во двор, парадную дверь. Здесь, в узком холле со светлыми стенами и высоким сводчатым потолком было прохладно, свежо и тихо. Холодный голубоватый отсвет полукруглого окна над входной дверью лежал на вымощенным черно-белыми каменными шашками полу. Дверь в комнату консьержа была раскрыта и как будто из нее тянуло терпким запахом свеженалитого чая и недавно наколотыми смолистыми поленьями. Откуда-то сверху слышались тихие, приглушенные толстыми арками и стенами неразборчивые голоса. Глухо и далеко хлопнула дверь.
— Комната номер два, чая не нужно — без лишних предисловий произнес пароль, обратился к наливающему в чашки себе, и кому-то, кто наверное вот-вот должен был зайти в гости, чай, внимательному пожилому господину в клетчатой пелерине поверх строгой черной мантии и в полосатом черно-бело-зеленом шарфе, судя по всему консьержу, детектив.
Старичок замер с шестиугольным фарфоровым чайником для заварки в руках, недоверчиво прищурился, пригляделся к детективу так, словно хотел заглянуть ему в самую душу и скептически, даже как-то насмешливо, ответил.
— Что-то не похожи вы не Полковника — и прибавил — но раз чая не нужно, так не нужно.
Он отставил чайник, открыл шкаф на стене и выдал детективу ключ с биркой.
— Второй этаж направо и до конца. Дрова тут, внизу — указал на дверь чулана — колонка под лестницей. Горячая вода в титане у меня в пять утра. К семи еще теплая, бакалейная за углом, цирюльник во дворе, баня по улице ниже. Не дебоширить, ночью не шуметь. Уборка и обед в аккредитацию не включены.
— Да, благодарю — кивнул детектив и поднялся на второй этаж. Нашел нужную комнату рядом с окном на улицу, почти прямо над парадной дверью, через которую он входил. Отпер ее выданным ему ключом, вошел, заложил изнутри засов и упал на постель. Он настолько устал, что его сил хватило только на то, чтобы снять с горящих, воспаленных ног свои тяжелые, на шнуровке и толстой подошве, старые обшарпанные башмаки, отщелкнуть карабин перевязи с мечом и расстегнуть застежки портупеи и мантии на груди, прежде чем он отвалился на ароматные, пахнущие терпким застарелым одеколоном подушки и уснул.
* * *
Под окнами громко, яростно и злобно гавкал какой-то большой и шумный пес, заливался, захлебывался лаем, сердился. Гремели колеса повозки, цокали копыта коней. Щелкнул хлыст, послышался громкий грозный оклик. Собака притихла на миг и, видимо отскочив, снова принялась лаять на карету. Резко хлопнул пистолетный выстрел. Пес замолчал и тихо жалобно заскулил. Тренькнула пружина, открылась дверца.