— Убахтин, — представился он, протягивая руку. — Это вы звонили в милицию?
— Я звонил.
— Как узнали об убийстве?
— В окно заглянул.
— Так, — Убахтин подошел к окну и посмотрел вниз, на улицу. — В окно заглянули?
— Видите, вон электрик на люльке лампочки меняет? — уловив в глазах капитана сомнение, Цокоцкий решил пояснить все еще раз. — Вот он и поднял меня к окну на своем приспособлении. Пятьдесят рублей, между прочим, содрал. Можете у него спросить, думаю, не откажется подтвердить. К самому окну подвел свою люльку.
— Так, — вопросов в глазах капитана не стало меньше. — Допустим. А почему вы решили заглянуть в окно?
— Видите мой чемодан? — Цокоцкий поставил на свободное пространство у дивана небольшой чемодан. — Видите? Это мой чемодан, — видя, что ему не верят, он начал нервничать. — Видите мой чемодан? — спросил он капитана уже, наверно, в десятый раз.
— Вижу.
— Ну вот! — воскликнул Цокоцкий. — Я и говорю!
— Слушаю вас, — тоже растерянно произнес Убахтин, не понимая, что хочет сказать щекастый гражданин.
— С этим товарищем, — Цокоцкий показал на труп, — мы должны были сегодня лететь в командировку. Встетиться договорились в аэропорту. Я приехал, а он нет. Не смог. Как видите, по уважительной причине.
— Согласен, причина уважительная, — кивнул капитан, не спуская глаз с Цокоцкого.
— Объявили регистрацию, объявили посадку, объявили об окончании посадки, а его нет. Он шеф. Босс. Директор, другими словами. Лететь без него нет смысла.
У него право подписи. А право подписи — это, я вам скажу... — Знаю. Дальше.
— Самолет улетел в Вологду, а я остался. Балмасова нет. Звоню. Телефон молчит. Думал, что он спит, может... Ну, бывает, чего уж там, дело прошлое... Он мог поддать вечером. Думаю, перебрал и заснул. Звоню — тишина. Я сюда. Дверь никто не открывает. Выхожу на улицу — люлька. Я мужику пятьдесят рублей... — Он взял? — серьезно спросил Убахтин.
— Взял. Двумя руками сразу. Сотню просил, сторговались на пятидесяти.
Вот, — Цокоцкий показал пятна извести и цемента на штанинах. — Видите? Нет, вы скажите! Видите?
— Вижу.
— Люлька у него оказалась грязная, выпачкался весь.
— Понял, — наконец кивнул капитан — тощий, жилистый, подозрительный, с тягучим, неотрывным взглядом. Даже отходя от человека и вроде отворачиваясь, взглядом своим он его не отпускал, как бы проверяя — а как тот поведет себя, какое выражение примет его физиономия, когда чуть отвернуться от него, отойти на несколько шагов? Не проявится ли нечто уличающее, разоблачающее в намерениях подлых и преступных? — Понял, — повторил Убахтин, глядя на Цокоцкого уже из-за плеча.