В нашу задачу не входит анализ откровения Д. И. Завалишина. Интересно другое, что тот же голос призвал его записать содержание услышанного и оставить не только при себе, но, избрав человека, написать и ему суть изложения, чтобы он сохранил весть откровения до востребования. Почему же Завалишин избрал Хлебникова? Почему не Лазарева, с которым совершил кругосветное плавание и который его любил и дал ему прекрасную письменную характеристику: «Пылкая голова, огнедышащая натура»? Почему не Нахимова, с которым учился и был с ним в том же дальнем плавании на фрегате «Крейсер»?
Завалишин окончил морской кадетский корпус и при нем в 17 лет состоял уже преподавателем астрономии, высшей математики, механики. Он свободно владел английским, немецким, французским, итальянским, испанским, греческим, еврейским и другими языками. В 1822–1824 годах участвовал в кругосветном плавании под командованием М. П. Лазарева, во время которого он познакомился с К. Т. Хлебниковым. Три письма Завалишина, хранящиеся в Пермском архиве, свидетельствуют о том, что дружба их была искренней и доверительной.
Так почему Завалишин избрал Хлебникова? Может, у них совпадали взгляды на единожды данную жизнь? Не исключено. Но вот взгляды на восстание декабристов у них не совпали.
Осудил восстание позже и сам Завалишин в своих воспоминаниях: «Ведя свои первые записки в Чите, я писал их как историческое завещание, как научные исследования, не имея в виду (по тогдашнему моему положению, перемена коего казалась невозможною) никакой личной цели, и потому старался говорить и о лицах, не исключая себя, и о действиях вполне беспристрастно, правдиво и безо всякого преду бе ждения в чью-либо пользу или против кого бы то ни было». Но, встретив осуждение с противоположных сторон, автор свои записки сжег. Однако позже он встретился с известным митрополитом Филаретом, и тот убедил Завалишина непременно восстановить их, хотя бы то, что было в них самым важным. Так появилось новое со
чинение, и здесь из него приводится последний, заключительный абзац: «Разрушительные идеи не имеют сами в себе ничего обаятельного, не могут быть идеалами. Никто не пожелает перемены ради
и
самой перемены; всякая перемена желательна в предположении, что она поведет к лучшему. Общество увлекается только высшими идеалами, а не перспективой разрушения, и увлекается притом не мни-
tJ
мыми, отвлеченными, а действительными идеалами, когда видит возможность осуществления их на живых существах; оттого-то сильнее всего и действует пример. Непреложный нравственный закон таков, что перемену к лучшему могут производить лишь те, кто сами стоят нравственно выше; если же берущиеся за перемену выходят из той же дряблой среды, лишенной нравственных условий, из которой выходят и злоупотребители, то никакие перемены не приведут к лучшему. Скажут, как же тогда быть? Стало быть, должно признать положение безвыходным и безнадежным? Иногда так и бывает, и тогда начинается разложение общественного тела. Но если в общественном организме сохраняется хоть искра жизни, возрождение его еще возможно. Невозможно для человека, возможно для Бога. Оно совершается или необыкновенной духовною силой, проявляющейся в личных подвигах воздвигаемого Богом человека, увлекающего к возрождению своим примером, или насылаемыми Провидением бедствиями, заставляющими, наконец, людей образумиться».