— С вашим погребком можно всю войну отсидеться дома, — Вернер прицокнул языком.
Гофман о чем–то задумался, усмехаясь своим мыслям.
— Вернер, — наконец спросил он, — тебе нравятся такие женщины, как моя фрау?
Обер–лейтенант растерялся. Усилием воли замял волнение, деланно насупился, не сводя глаз с майора: «Как он глядит! Просто съедает глазами».
— Значит, не нравятся? — спросил, глядя в упор, Гофман.
— Никак нет…
— Что — никак нет?
— Очень нравятся! — брякнул Рудольф Вернер, не желая обидеть майора.
Гофман опять подумал о калеке. Как тень, как призрак померещилось ему скорбно повисшее на костылях, почти неживое тело…
Вагон покачивало — тихо, усыпляюще. Вилли казалось, что едет он не на фронт, а в дальнюю загородную прогулку, к синим, напоенным прозрачным воздухом горам Тироля. Однажды, когда учился в гимназии, он ездил туда на экскурсию, и впечатления той поры навсегда остались в памяти, — как запах цветущего миндаля, как увиденный впервые белый восход, без утренней зари, без солнца, только белый восход. Нечто подобное он испытывал и теперь…
Известно, когда сердце переполнено волнением, человек хочет поделиться с другими — хотя бы посмотреть на них, умеют ли вот так радоваться, чувствовать себя окрыленными и счастливыми. Только в горе, только в беде люди чувствуют себя одинокими. Радость не любит замыкаться. И ему, Вилли, не сиделось на своем месте, отведенном к тому же в конце вагона, рядом с туалетом. Он посетовал на вахмистра: вечно прижимает, на офицерах не может показать свою власть, вот и сгоняет зло на нем, на фельдфебеле. Усадил в конце вагона, где то и дело хлопают дверями, носят шелуху в мусорный ящик и простаивают в тамбуре, из которого так и прет табаком. «Интересно, как устроились другие?» — подумал Вилли.
Фельдфебель оттянул рукав куртки, глянул на часы: боже мой, уже обедают, а он опоздал на три минуты. На целых три минуты! Учитель гимназии когда–то говорил: пунктуальность — вторая натура немца. Неточное соблюдение образа жизни ведет к непостоянству и расхлябанности, а нарушение режима питания — к расстройству организма, и в конце концов это грозит истощением, коликами в животе, язвой желудка — чем угодно, но только не укреплением здоровья.
Надо есть. Кажется, за перегородкой в соседнем купе уже щелкают замками саквояжей, хрустят ремнями ранцев и что–то жуют смачно. А он, Вилли, опоздал. Ненормально. Вредно. Но что поделаешь? У фельдфебеля Вилли ничего, кроме сухого пайка, не было с собой. И из дому ничего не взял. За войну там все опустело, отец разорился, погорел на своих бумажных хлопушках, которые оказались никому не нужными. Уж лучше бы он заменил ассортимент в своей лавчонке и торговал игрушечными танками, бронемашинами, самолетами — точной копии с «хейнкелей» и «мессершмиттов.», что куда было бы полезнее и для неискушенных юнцов, собирающихся стать солдатами, и для него, отца. В конце концов мог бы переключиться торговать зажигалками. Но чтобы бумажные хлопушки… Чудак! Не по тем временам живет. Такие сами себя обкрадывают. Уезжая на фронт, Вилли вынужден был оставить дома денежное содержание, выданное казначеем в счет будущего месяца. В кармане остались только гроши. И ничего съестного не взял в дорогу. Будет теперь перебиваться.