Вы требуете, чтобы мы заменили Козлова кем–либо вроде Гинденбурга. Но вы не можете не знать, что у нас нет в резерве Гинденбургов. Дела у вас в Крыму несложные, и вы могли бы сами справиться с ними. Если бы вы использовали штурмовую авиацию не на побочные дела, а против танков и живой силы противника, противник не прорвал бы фронта и танки не прошли бы. Не нужно быть Гинденбургом, чтобы понять эту простую вещь, сидя два месяца на Крымфронте».
…Сталин нервно закурил трубку, затянулся пахучим кавказским табаком. «И все же этому Мехлису Крым простить нельзя, — вновь подумал он. — Ни в коем случае. Сегодня же снять его с поста и понизить в звании, чтоб другим было неповадно. А может, только снять с поста? Нет, шкуру за это снимать, а не только ранги!»
Сталин вернулся в дачный особняк. Зашел в небольшую комнату–спальню. Убранство в ней было скромное: стояло два застекленных шкафа, в одном висела длиннополая шинель с пожелтевшей буденовкой, как память о гражданской войне, в другом — полувоенная защитного цвета форма, которую носил теперь.
Из спальни он прошел в большой зал с камином. Вдоль стены стоял массивный длинный стол, за которым обычно усаживались во время заседаний члены Политбюро. Сам выключил кипевший электрический чайник. Бесшумно ступая в меховых тапочках, появилась старушка. Сталин лишь ей доверял готовить ему пищу. Сдернув салфетку с округлого стола, она позвала есть и удалилась. Ел он сегодня нехотя и так же нехотя отпил глотка два кахетинского вина.
Ровно в назначенное время прибыл на доклад Поскребышев. Невысокого роста, толстенький, с умным лицом, он обладал редкой памятью и, не прибегая к бумажке, дословно припоминал все, о чем вчера, позавчера или месяц назад кто–либо просил доложить Сталину. Сейчас в глазах Поскребышева еле скрывалась тревога, и Сталин враз догадался: что–то произошло.
Поскребышев, не в силах подавить внутреннее беспокойство, сообщил, что немецко–фашистская группировка развернула под Харьковом встречное наступление, смяла оборону Южного фронта и выходит во фланг нашей барвенковской группировки. Войска Тимошенко находятся под угрозой окружения.
— Уберите все это, — махнул рукой вошедшей старушке Сталин и обратился к Поскребышеву: — Свяжите меня с Тимошенко, что там у него… Ко мне на доклад в Кремль вызовите начальника генштаба.
Поскребышев удалился.
Оставшись один, Сталин подошел к карте, сдвинул брови. Он догадывался, что немцы устроили для армий Тимошенко удобную ловушку: сначала отступили, а потом ударили в основание клина, чтобы окружить всю харьковскую группировку. Сталин пожалел, что не принял тогда всерьез данные стратегической разведки, считал наиболее вероятным направлением главного удара противника московское направление. «Выходит, были правы товарищи из генштаба, а не я…» — подумал сейчас Сталин.