Гарри несколько раз втянул воздух, словно набирая полную грудь для последнего рывка.
– Когда наконец сняли мешок, в лицо мне светил электрический фонарик. Я ничего не видел, моргал, как сова. Передо мной был Полковник. Он предложил мне выбор: либо утром уехать из Родезии навсегда, либо сдохнуть в подвале, прикованным к трубам, от голода и жажды. – Гарри повернул голову к сыну: – Я был на войне, я видел ужасные вещи. У меня «Пурпурное сердце» за ранение, я попадал в такие переделки – до сих пор удивляюсь, как только жив остался, но так страшно мне не было никогда. Передо мной стоял опытный хладнокровный убийца, это было ясно по голосу. На следующий день я сел в машину и гнал, не останавливаясь, пока не добрался до границы с ЮАР. Оттуда улетел в Штаты… Больше я не видел твою маму и не говорил с ней.
Гарри сглотнул.
– Я всю жизнь живу с осознанием, что поступил как трус – оставил ее с этим человеком, исчез из ее жизни. Не было дня, чтобы я не пожалел об этом. Я люблю свою жену, но никогда не питал к ней той глубокой, жгучей страсти, как к твоей матери. Я бросил Эвелин – хуже я за всю жизнь поступка не совершил, но пойми, знай я о тебе, все могло повернуться по-другому… Конечно, это всего лишь слова и ты меня не знаешь, но это правда. Мне очень жаль, что все в итоге вышло так, а не иначе.
Тру ничего не сказал. Услышанное вполне согласовывалось с тем, что он помнил о деде, и вызвало в нем отвращение, смешанное с пронзительной, горькой скорбью по матери и жалостью к человеку, сидевшему перед ним.
Гарри показал на портфель:
– Дай мне его, пожалуйста.
Тру принес портфель, положил его на стол и наблюдал за отцом.
– Я хочу тебе кое-что отдать, – сказал Гарри. – Положил в свой баул, когда уезжал из Родезии, а за столько лет совершенно забыл. Но при виде твоей фотографии вспомнил и отправил одного из сыновей на чердак за баулом. Если бы ты не приехал, я бы отправил его тебе по почте.
Из портфеля появился конверт и стопка альбомных листов, пожелтевших по краям.
– В Родезии у меня был приятель, заядлый фотограф, не расставался с камерой. Здесь пара снимков, где мы с Эвелин вместе, но в основном он снимал твою маму. Убеждал ее стать моделью.
Тру взял протянутый конверт. Всего фотографий было восемь. На первой мать и отец сидели у реки, весело смеясь. На второй смотрели друг на друга, снятые в профиль, – почти в таком же ракурсе Тру нарисовал Хоуп и себя. Далее шли фотографии Эвелин в разных нарядах и позах на фоне белой стены, как снимали в конце сороковых. При виде матери у Тру перехватило дыхание: его вдруг захлестнуло ощущение огромной потери, которого он прежде не испытывал.