Сажусь на влажную деревянную скамью напротив могильных плит и начинаю вспоминать: Лили, ее личико спящего ангела, и Сэма, его дерзкую усмешку, редкую угрюмость и то, как он беззвучно, истерически хохотал, когда Скотт притворялся щекочущим чудовищем. Я стараюсь не думать о сыне после, о том, каким он был в больничной палате: голова голая, кожа бледная, полупрозрачная, и улыбка с потугами на храбрость. Стараюсь не вспоминать трубки, торчавшие из его тела повсюду, даря ему еще несколько драгоценных недель жизни, но делая его не похожим на себя, как будто им завладел какой-то инопланетный монстр…
Встаю, смаргивая горячие слезы. Мне очень трудно уходить, но слишком больно оставаться. Сегодня я не могу. Не могу заставить себя болтать с ними, как обычно, рассказывать им свои новости: чувствую, как мои мысли все время уходят в какой-то черный штопор. И вместо лиц моих детей мне представляются Фишер и его сын. Прошла всего неделя с тех пор, как Гарри появился в моей кухне. Может быть, завтра, побывав в клинике, я буду лучше представлять себе, что вокруг меня происходит. Может, тогда мне станет спокойнее.
Мысленно я посылаю маленьким существам, лежащим под могильными плитами, свои поцелуи и еще раз вызываю в памяти их лица, прежде чем повернуться к ним спиной и уйти, шурша гравием. Знакомое чувство вины спазмом сводит мне внутренности, когда я оставляю моих дорогих малышей одних еще на неделю.
Утро понедельника, город стоит в пробках. Наверное, зря я взяла машину. Но лучше уж сидеть одной в теплом нутре этой жестяной коробки, чем толкаться в ледяном, переполненном автобусе. К тому же с такой роскошью, как навигатор, мне совсем не надо сосредоточиваться на поиске дороги – можно просто следовать указаниям зеленых стрелок на экранчике приборной доски да настраиваться на то, что ждет меня в больнице.
Оставляю машину на парковке НСП и иду два квартала пешком до клиники Балморал. Сырой, холодный воздух просачивается сквозь мою одежду, темные тучи грозят дождем. Ускоряю шаг. Здание оказывается крупнее, чем я запомнила, как-то внушительнее, к тому же я обнаруживаю, что не готова к наплыву тяжких воспоминаний, которые атакуют меня, как только я оказываюсь вблизи него. Помню, как Скотт высадил меня вот здесь, у этих ворот, и помчался искать место для парковки, а я стояла и ждала его тут. Как нам тогда было весело, хотя и немного страшно. Оказывается, это был последний нормальный день моей жизни. Дальше мои надежды начали рушиться одна за другой.
Стеклянные двери раздвигаются передо мной, и я вхожу внутрь здания, слушая, как подошвы моих ботинок стучат по плиточному полу. В фойе пусто, на стенах сезонные украшения. Я иду прямо к изогнутой стойке рецепции, и перегретый воздух помещения как будто липнет ко мне на ходу, от витающих в нем ароматов освежителей першит в горле. Вдруг двери слева от меня распахиваются, и из-за них, громко цокая каблуками, появляется какая-то женщина в юбке и пиджаке, с красным уродливым то ли шарфом, то ли галстуком вокруг шеи. Она похожа на стюардессу и улыбается тоже как стюардесса – дежурной корпоративной улыбкой, которая так и пригвождает меня к месту.