Бывший стражник Антон сидел в углу большой горницы, положив на колени ноутбук, и остервенело водил пальцем по чувственной плашке с такой злой рожей, словно взаправду мог кого убить. Яробор раз заглядывал узнать, чем он там занимается. Оказывается, он руководил нарисованной самоходной телегой, окованной обильно железом, и пущавшей ядра из длинной пушки в такие же телеги, зовущиеся ласково Таньками, видать, по имени той Татьяны, что придумала сию безделицу. Не по нраву эта забава пришлась Яробору. Нет, не то, что Антон ныне бездельничал, а сама забава с рисованными телегами. То ли дело город новый, огромный, интересный, полный всяких новшеств, к коим ещё привыкать и привыкать.
– Я с вояками общался, – проговорил Антон, не поднимая глаз, – там сетуют, что из-за тебя люди погибли.
– Кто? – негромко переспросил Яробор, вздёрнув бровь.
– Два чародея из новеньких пропали.
– Клевещут. Никого я не убил, – отмахнулся он, недовольно скривившись. – Мало ли чего понапридумывают людишки.
– Ты барьер снял, лазутчики орды проникли. Мы всё-таки на войне.
– А, – отмахнулся Яробор, – пустое. Это не моя война, а людская.
Антон на некоторое время замер, а потом снова стал биться с нарисованным врагом, на что Яробор ухмыльнулся, думая, что никогда никто о нем не переживал, и ему самому не след переживать. Даже из-за смертей. Людской век и так короток, чтоб ему ещё счёт по пальцам вести. Одни умрут, другие народятся.
Лучик солнца чуток сдвинулся и упал Лугоше на лицо. Девчурка, спавшая на широкой, укрытой серой овчиной лавке, поморщилась и поджала ноги. Яробор ласково поправил сбившийся платок и положил ладонь на её голову. Девчурка, одетая в домашнее серенькое платье длиной до коленок, мерно и спокойно задышала.
Четыре сотни лет они вместе. Четыре сотни лет назад выгнали Лугошу на болото её же родичи. Хотели принести в жертву. Лесному божеству принести.
Когда буря миров сдула колдовство с этого мира, всяк дух попрятался, а кто не смог, тот сдох. Яробор же потихоньку лишался рассудка, капля за каплей становясь тем зверем, которым был в самом начале своего бытия. Деревня людская, что стала прибежищем прятавшихся от гонений князя Владимира, поклонялась ему. Яробор не сильно радел о деревенских, а как разум совсем на грань угасания встал, стал охотиться на них, аки медведь-шатун.
Хозяин заимки тоскливо вздохнул. Давно это было. Давно.
Жертву ему и раньше приносили. Не впервой это случилось. Бродит, бывало, по ночному лесу девица, слёзы роняет, о пощаде молит, а лесное чудище рыскает рядом, рычит неистово, гонит несчастную в саму чащобу, где потом вырвут у неё сердце да оросят обильно кровью полусгнивший столб со своим ликом.