Письмо я так и не написал. Допил вино и уснул. А утром проснулся от звонка в дверь. Наверное, комивояжеры, подумал я, и решил не вставать. Но звонок не стихал. Я пошел открывать дверь, ожидая увидеть пьяное рыло соседа снизу, во время запоев частенько ошибавшегося этажом, но на пороге стоял папа. После нашего телефонного разговора он, видимо, немного поразмыслил над услышанным, а потом поехал на вокзал и купил билет на ночной поезд до Москвы.
Едва войдя, папа расплакался. Мои заготовленные слова о священном долге и прочем были в такой ситуации уже неуместны. Я пытался его успокоить и наконец тоже расплакался, с каждой пролившейся слезой презирая себя все больше.
Потом я сходил за водкой, и мы пили ее, не переставая плакать. Говорили уже не только о войне — я и не помню, о чем конкретно, но лейтмотивом шли сокрушения на тему невозможности для одного человека понять другого, даже самого близкого.
— Вот мама твоя… Я же ее никогда не понимал, — признался папа.
— Я тоже.
— И тебя не понимаю.
— Я тоже.
— Что тоже? Меня или себя?
— Обоих, — уточнил я, а потом, после некоторой паузы, спросил: — Неужели так будет до самой смерти?
— Не знаю. Но чем я больше живу, тем меньше понимаю других.
— Жутко.
Бутылка опустела.
— Обещай, что ты не уедешь, — сказал папа.
Теперь я уже не мог отказать. И получив ответ, папа спокойно уснул.
Глядя на него спящего, я вспомнил, как в детстве мы однажды пошли с ним на речку. Мне тогда было года четыре — одно из самых ранних моих воспоминаний. Папа уплыл, а меня оставил ждать на берегу, пообещав вернуться через пять минут. Вокруг было много людей, людей еще советских, улыбчивых и добрых, поэтому бояться было нечего, но у меня вдруг началась настоящая паника — паника оттого, что все эти люди были чужими, а единственный родной человек уплыл. Сложно объяснить взрослым логическим языком то странное детское чувство — возможно, подобное чувство заставляет преданных собак пробегать многие километры за машиной хозяина или целыми месяцами ждать его на месте расставания. И вот я пошел в воду, шаг за шагом погружаясь все глубже и высматривая вдали папу. Плавать я, конечно же, не умел, но почему-то вовсе не думал о том, что буду делать, когда вода подступит к голове. Внезапно пологое дно резко ушло из-под ног, и я начал тонуть. В себя я пришел уже на берегу — надо мной стоял папа. А теперь я смотрел на него, и у меня было ощущение, что мы поменялись местами. Пристроившись рядом, я тоже уснул.
Папа проснулся еще засветло и сразу стал собираться на вокзал, а меня разбудил только перед самым уходом.