А её задело, и в самом деле, мальчишка был прав, она совсем позабыла искусство конспирации. Мальчишка?! Да он сейчас и выглядел как противный, конопатый мальчишка, улыбался во весь рот, вот-вот дразниться начнёт.
Ракель Самуиловна переложила папироску из правой руки в левую, и дала крепкий щелбан ему прямо по носу.
— Ой, — ойкнул Свирид, и схватился рукой за нос, а заодно прикрыл ею глаза, потом оторвал руку от лица, посмотрел на товарища Незабудку хмуро и продолжил, — чего драться-то, сами два и два связать не могут, и сами ещё и дерутся. Да ещё щёлкают по носу как сопляка-малявку.
— Во-первых: я и знать не знала, что мы едем к вам. Поэтому и не придала значения тому, что там, у Арнольда остались документы. Во-вторых, вы для меня и есть малявка. А в третьих: не задавайтесь. У нас в гимназии задавак так и лечили щелчком по носу.
— В гимназии у них лечили, — тихо бухтел Свирид, заводя автомобиль, — забудьте вы уже эти старорежимные гимназии. В другой стране живём уже. В свободной.
Но своего он добился. Женщина уже не плакала.
Победно улыбаясь, Ракель Самуиловна дымила папироской и спрашивала:
— Ну и куда вы меня повезёте, товарищ Тыжных, раз в ваши апартаменты нам нельзя.
— Знаю куда, туда, где нас никто не найдёт.
— И где это, в Швейцарии? Я, кстати, знаю там один неплохой отель в горах рядом Цюрихом.
— А я знаю место ещё лучше, прямо здесь, в Москве, в РабФаковской общаге, там мои друзья живут с которыми я учусь. У них там кровати с простынями!
— Какая прелесть! Даже не верится, прямо так и с простынями? И что, они нас приютят и позволят поспать на простынях?
— Уж будьте спокойны, позволят, это надёжные товарищи, многие из них комсомольцы, уж не продадут. Это вам не гимназия.
Она хмыкнула, а он завёл автомобиль, включил фары, и они поехали по Большой Грузинской, а у прудов свернули налево, к улице Спиридоновке, на которой и находилось хоть и старенькое, но светящееся окнами и живое до глубокой ночи общежитие РабФака.
А вот автомобиль, поехавший за ними фарами не светил, ехал в темноте, крался как вор, но не отставал. Ефрем не хотел их упускать.
Малюсенькая каморка с малюсеньким окном. Стол величиной с большую табуретку, кровать из ящиков на полкомнаты. Вместо подушки вещмешок. Вместо простыни ветхое одеяло, вместо одеяла шинель. Верёвка с парой чистого исподнего и штопаной-перештопанной выцветшей гимнастёркой. Старый солдатский чайник, ложка, плошка, кружка. Зато на маленьком подоконнике россыпь самых разнообразных патронов. Товарищ Толмачёв взял в руки шашку со стены. На шашке была латунная табличка: