— Диверсия, — отстраненно поправил Эрвин. — Дисперсия — это когда белый свет, проходя через призму, разлагается на все цвета радуги. Или еще, — лейтенант осекся. Он нес явную чушь и сам это прекрасно понимал. Для Мариты не имело никакого значения, чем диверсия отличалась от дисперсии, и почему в небе можно увидеть радугу. — Я… я вообще-то пришел вам кое-что вернуть, Марита. Вот, возьмите, пожалуйста, — Эрвин протянул женщине сверток, перевязанный лентой.
Марита удивилась, но сверток приняла, развернула и ахнула.
— Красивый какой!
— Спасибо вам, — поблагодарил обрадованную женщину лейтенант и с некоторой опаской устроился на краешке кровати. Марита, накинув платок на плечи, довольно вертелась перед зеркалом. Не самый дорогой кусок зеленой шерсти отчего-то представлялся ей диковинкой.
«Я сплю, и мне снится страшный сон. Это какой-то другой город. Это не может быть сердцем кесарии. Это… это ад».
Отражение кривлялось Эрвину из мутноватого зеркала с паутиной трещин в нижнем углу.
— Извините, Марита, я пойду.
— Как? Уже?
— Я заплачу. Извините меня.
Марита уперла руки в бока.
— Ничего не понимаю. Странный ты какой-то. Ты что, думаешь, я не знаю, как оно передается? Не боись. Все можно устроить без лишних проблем.
— Вы не поняли. Я… тороплюсь. Понимаете, я должен ехать вечером. Я просто заходил отдать платок.
Женщина глубоко вздохнула, уселась на кровать рядом с Эрвином и уточнила:
— Так правда, что говорят? Что в Рэду снова едут? За… яблоками.
На «яблоках» Эрвина ощутимо передернуло. А еще он сообразил, что выражение «поехать в Рэду за яблоками» употребляют только коренные рэдцы. Калладцы о своих боевых подвигах говорили иначе и в гораздо более героическом ключе. Но даже самый ярый местный диссидент сказал бы «поехать в Рэду фонари проверять». Яблоки были чем-то уж очень рэдским и национальным.
— Вы откуда, Марита? Я из Мильвы.
— Я из Вели. Почти соседи.
— Я там шесть лет не был.
— А я — все десять. Как уехала в пятнадцать на годик-другой деньжат заработать, так и с концами.
— Да, Марита. За яблоками едем, — Эрвин не был уверен, что хочет услышать историю этой женщины. История, вероятно, мало отличалась от тысяч таких же историй. На сотню рэдок в замужние дамы или хотя бы в более-менее обеспеченные куртизанки выбивалась в лучшем случае одна. Все это знали и никого это знание не останавливало.
Марита не стала спрашивать, почему он едет, не стала укоризненно качать головой или милосердно уверять, что все понимает.
— Ясно. Ну, тогда ты уж под пули-то не лезь.
Эрвин запустил пальцы в волосы. Он совершенно не представлял, что тут можно ответить.