Когда я вошла в комнату барышни Дарихан, она сидела на кровати и разучивала на гармони какую-то новую песню. На столе было еще три гармони, будто одной не хватало.
— Чтоб тебя черной холерой господь наделил! Какие глаза! Сверкают, как у бесенка! — такими словами встретила она меня. — Значит, ты и есть Назират? Кто же тебя, бездомную, таким хорошим именем окрестил? Сгинуть бы тебе! Моя мать зовет тебя черным чертенком. Я тоже буду так называть. А почему голова перевязана? О боже, вдруг в твоих кудрях вши завелись! Не подходи ко мне! — Она вся задрожала.
У меня дух перехватило.
— У нас в доме блохи никогда не было! — не удержалась я и хотела уже выбежать, обида душила.
— О-о, да ты еще и злючка! — засмеялась Дарихан. — Подай халат, куда бежишь! — Она отложила гармонь и потянулась, зевнула.
Что красивой она была, это верно. Все при ней. И стать и походка. Распущенные каштановые волосы доставали ей до самых пяток. О таких в сказках рассказывают. В одной тонкой рубашке, босая, бегала она по дорогому ковру от шкафа к шкафу и перебирала свои бесчисленные шелковые платья.
— Ну прямо не знаю, что мне сегодня надеть? — досадовала Дарихан. — Проклятая война. Из-за нее ходи в старых платьях. До сих пор посылка не пришла из Парижа. Агубечир заказал там платья…
Париж я приняла за портного и посочувствовала барышне:
— Наверно, портной этот шьет теперь солдатам шинели. Ему не до платьев…
— Париж — город, глупая, — усмехнулась Дарихан. — Нигде в мире так не шьют платья, как во Франции. Если бы не война, мы бы женили Агу и уже побывали бы в Париже…
— А хозяин говорит, что когда война, тогда больше ценится хлеб и скот тоже… И миллионером легче стать… А миллионер это кто — царь? — спросила я.
— Дурочка ты, — фыркнула она. — Царь — один, а миллионеров — много. И знать тебе это совсем необязательно… Мне горе, лучи моего солнца померкнут и о золоте забуду, если брат мой с войны не вернется… А не дай бог, о моем милом черную весть услышу — свет сойдется клином и темной ночью станет. Такая вот польза мне от войны, глупая ты…
После этих слов я даже пожалела барышню. Значит, и ей нелегко. И у нее горе. Не всем война — благодать… Вспомнила, как недавно погнали на войну лучших наших ребят. Ехали они верхом на лошадях и пели «Додой»[2]. А женщины плакали навзрыд, будто над мертвыми склонялись. Мама наша так по отцу убивалась… Но никогда не видала я, чтобы живых вот так же оплакивали. Где-то шла большая война, и боли ее я начала чувствовать, только когда мимо нашего села стали проходить поезда с ранеными. Барышня Дарихан теперь все чаще брала в руки гармонь и пела грустные песни. И слезы наворачивались у нее на глаза. Иногда она уводила меня к Шанаевскому переезду, и там мы просиживали подолгу, встречая и провожая проходящие поезда. На фронт они везли молодых парней, везли скот и зерно, которые выгодно продавал Дженалдыко, чтобы стать миллионером. Обратно поезда привозили изувеченных парней, искалеченных отцов. Мертвые оставались в далекой земле неутешенные…