Мне казалось, что люди сейчас будут от радости петь и плясать, что заиграет гармоника. Но все, и моя мать, и Куцык, и парнишка-горец, словно в рот воды набрали, стояли настороженные, с места не двигались.
Всадник в бурке понял, что ему не верят. Бурка распахнулась, и показалась изношенная и опаленная шинель. «Солдат», — мелькнуло у меня в голове. И казалось, запахло порохом и махоркой.
А солдат уже доставал из кармана шинели листовки.
— Не верите вы моему слову, братья. Да я вас и не виню. Вот почитайте сами декреты советской власти… Кто из вас умеет читать?
— Вот хозяин умеет! — выкрикнул кто-то сзади ясным туалетинским выговором. Солдат оглянулся, я тоже посмотрела. Ладно сбитый, косоглазый молодой мужчина старался спрятаться за спины мужчин. Дженалдыко стоял возле своего коня и подтягивал подпругу. Казалось, что он потерял ко всему интерес.
— Объясни нам, братец, кто ты? Может, и разыгрываешь нас? — посмотрел на него снизу вверх Куцык, никогда не слыхавший, что такое «декрет». — Декреты, мил человек, мы как-нибудь одолеем, — закашлялся Куцык. — Ты сперва, по обычаю нашему, скажи, кто сам-то будешь. Чтоб потом было кого добром или злом помнить.
— Я могу вам сказать, кто он, — оживился вдруг Дженалдыко. — Голодранец он. Из Хумалага. Отец за воровство бит. И сынок в грабители вышел…
Люди вокруг зашушукались и притихли. Назвать в наших краях человека вором значило обвинить его в великом грехе. Все ждали, что скажет солдат. А он смотрел на всех растерянно, на меня глаза уставил, краской лицо зашлось, точно и в самом деле он вором и грабителем был…
— Да, алдар Дженалдыко, — глянул на него огненным взглядом солдат. — За одну охапку хвороста из твоего леса отец мой до сих пор кровью харкает. Били твои стражники умело. Да и ты поизмывался, плетью огрел, метку свою спьяну оставил. Выходит, по адату мы с тобой кровники, и пришло время рассчитаться. Не за себя. За всех, кого ты обездолил… Дзарасов я, люди добрые, большевик. Сын Тоха, и зовут меня Аппе… Служил в «Дикой дивизии»…
Аппе, сын Тоха Дзарасова. Под сердцем у меня что-то екнуло и разлилось теплом. И застыдилась я почему-то солдата, будто был он мне, девчонке, самым дорогим человеком, которого ни за что ни про что оскорбил ненавистный алдар. Люди зашумели, солдат Аппе и Иван что-то объясняли, растолковывали, но я ничего не слышала, уши словно ватой заложило, не смела на Машу взглянуть, боялась, что она догадается и начнет потом смеяться: мол, жениха себе углядела…
— Значит, ты Дзарасов, в «Дикой дивизии» служил? — донесся до меня голос дотошливого Куцыка. — Тогда ты должен знать Хаджи-Мурата?