— Были бы давно, — ответил Плешков, — если бы не этот кабан. Не хочет идти, хоть убей. Пришлось всю дорогу чуть ли не на себе тащить. Расстреляйте, говорит, только не ведите в партизанский штаб.
— Ну, а концерт мой слышали? — спросил Хатагов.
— До сих пор в ушах звенит. Боялись, что тебя контузило.
— Я же сапер.
— Ну и наворочал ты им, за неделю не растащат.
— Да, ребята, есть о чем рапортовать Бате. Еще «сверх плана» и «языка» доставим в штаб.
— Мы с ним больше не можем, — сказал Адамович, — хочешь, сам веди, а с нас хватит. Ляжет, как колода, и лежит. Не пойду, говорит, в штаб, повесьте на осине, говорит, не пойду.
— А немец-то знатный, — добавил Плешков. — Под Москвой побывал, шрам от казацкой шашки оттуда унес. Говорит, чуть голову не оставил в Малоярославце.
— Что же это вы кляп вынули? — спросил Хатагов.
— Просил, обещал не кричать, — виновато проговорил Плешков. — Выполнил обещание, — добавил он, как бы оправдываясь.
— Он нам рассказал, — пришел на выручку Плешкову Петр Адамович, — что фашисты сейчас минируют подходы к полотну железной дороги.
— За двадцать — тридцать метров от колеи ставят, — подтвердил Плешков.
— В штабе он нам подробнее расскажет, — весело, но словно что-то взвешивая, проговорил Хатагов.
— Да в штаб-то он не идет.
— Как миленький пойдет, — заверил Хатагов. — Вот отдохнете немного, и пойдем.
— Если ты, Дядя Ваня, его поведешь, — развел руками Плешков, — то для нас это самый лучший отдых будет.
— Хорошо, — Хатагов решительно подошел к пленному солдату. Взял его за ворот, без усилий поставил на ноги перед собой. Немец удивленно и с испугом смотрел снизу вверх на рослого бородатого партизана. Бородатый кавказец казался ему, видимо, страшным великаном. Хатагов слегка встряхнул немца и, чуть согнувшись, приблизил к нему свое лицо.
— Иван, — попросил он Плешкова, — переведи все, что я сейчас скажу этому фашисту.
Плешков подошел к нему и встал рядом с немцем.
— Слушай, — сказал Хатагов немцу, — в штабе тебя никто не тронет. Это вас запугивает начальство. Понял? Если ты не будешь сопротивляться, тебе ничего не угрожает. Понял? Если будешь сопротивляться и откажешься следовать за нами, тогда другой разговор! — При этих словах Хатагов так сжал немцу плечо, что тот сморщился от боли.
Плешков, путаясь в немецких падежах, перевел слова Хатагова так:
— Слушай, фашистская собака. В штабе тебя мучить не будут. Но если ты будешь меня мучить так же, как моих друзей, будешь сопротивляться, не пойдешь, я велю тебя зажарить на бифштекс. И сам первый буду есть. Понял? На костре живого зажарю!