Похлебаев тоже поздоровался с лесничим и с его дочерью. Легкий плащ повесил на торчавший в косяке гвоздь и прошел в дом. Слегка поклонился старухе.
— Ну, как, хозяин, не заглядывают к тебе больше бандиты? Помнят небось, какую мы им с Гансом взбучку дали?
— Бог милует. Теперь про энтих душегубов, бандитов всяких, и не слыхать.
Похлебаев перевел Гансу свой вопрос и ответ лесничего. Теслер выпрямился.
— Немецкая армия, — Ганс ткнул себя пальцем в грудь, — здесь. Значит — все кругом будет спокойно. Партизаны боятся одного духа немецкого солдата! Нас все боятся!
Похлебаев точно перевел слова офицера лесничему. Тот поклонился висевшим в углу иконам и перекрестился:
— Сущая правда, святая правда, господин офицер…
В доме пахло щекочущими запахами жареной и тушеной снеди, рассолом, какими-то пряностями, печеным хлебом, словом, целой гаммой запахов, предвещавших вкусный ужин.
Поговорив с лесничим, охотники сказали, что пойдут в лес поразмяться и побродить, пока еще не совсем стемнело. Похлебаев подошел к будке, отвязал Альму, и та, радуясь свободе, приезду хозяина, побежала впереди, оглашая лес лаем.
Была пора самой ранней белорусской осени, когда устоявшаяся ясная погода держится долго и прозрачно-синий воздух вливается в грудь, как живительный эликсир. Наступивший сентябрь еще раздумывал, стоит ли ему холодными ветрами и свинцовыми тучами разрушать величественную красоту золотеющего леса.
В эту пору на белорусских озерах много всякой перелетной птицы, и охотники всегда возвращаются домой, победоносно неся привязанных к широким поясам неосторожных пернатых, которым никогда уже не взлететь в небесную синеву.
Ганс Теслер и Похлебаев бродили по лесу больше часа, держа наготове двустволки, заряженные мелкой дробью. Они уже подходили к камышам, где, как уверял Ганс, села целая стая диких уток, но в это самое время раздался чей-то длинный и пронзительный свист. Ганс остановился, потом подошел к Похлебаеву и сказал, что устал и хочет есть, что уже темно, и предложил вернуться в лесничество.
Когда они вошли в дом, стол уже был накрыт белой скатертью и все ждали гостей. Гости и хозяева шумно пили и много ели, веселились, захмелевший «хозяин леса» часто предлагал выпить за здоровье немецкого офицера Ганса Теслера, за счастье, за победу. Ганс провозглашал здравицы в честь дочери лесничего. Упившись окончательно, «хозяин леса» встал из-за стола, покачнулся…
— Спасибо… дор…рогие гости… — бормотал он, — спасибо. Ты, старуха, постели гостям постели… а я — спать…
— Гуте нахт, гуте нахт, — не глядя на старика, говорил Ганс Теслер, обнимая сидевшую рядом с ним дочь лесничего.